При словах «Нассау», «Багамы» воображение рисовало Пипкасу столичный тропический город, более масштабную версию шикарных курортов вроде Пайнхёрст-Инн в Северной Каролине или Гринбриер в Западной Вирджинии. Плюс океан, пальмы, тропическая растительность, колонны фонтанов, тенистые веранды, полосатые навесы… аккуратные чернокожие полисмены в пробковых шлемах и белой униформе — рубашка с коротким рукавом, широкие шорты, белые гольфы и белые туфли, такой стильный контраст с их темной кожей — стоят на белых тумбах посреди перекрестков и строго регулируют дорожное движение.

На самом деле ничего аккуратного и строгого в Нассау не было, по крайней мере, на взгляд Пипкаса, и город вовсе не выглядел масштабной версией курорта, по крайней мере, американского. Это был захудалый колониальный центр, где ветхие домики и много раз перекрашенные особнячки словно держались друг за друга, чтобы не упасть. Центр города оказался не больше «Нормандии Ли», где жил Пипкас, а уж дом 23 по Джордж-стрит, юридический адрес «Колониал Риал Пропертиз», — и вовсе курам на смех. Пройдя несколько шагов по узким ступенькам, начинавшимся почти сразу за парадным входом, Пипкас не удержался от улыбки. Над ступеньками более-менее ровными рядами поднимались сорок две латунные таблички с названиями американских и европейских банков и корпораций, включая, как удовлетворенно отметил Пипкас, «Фёст Голд Гэранти», один из крупнейших нью-йоркских банков. Ярче всего блестела самая новая, сорок вторая табличка: «Колониал Риал Пропертиз», общество с ограниченной ответственностью. Вот и все, что было в его распоряжении.

Дальше подниматься незачем, поскольку никакого офиса «Колониал Риал Пропертиз» там не было. Как, впрочем, и офиса «Фёст Голд Гэранти». И у крупного «Фёст Голд», и у маленького «Колониал Риал Пропертиз» адрес был чисто номинальный, необходимый для так называемых внешнеэкономических финансовых операций. Банк, например, мог открывать на Багамах заграничные долларовые счета своих клиентов. Кто-то просто укрывал деньги в багамских банках — тайна вклада строго охранялась местным финансовым законодательством. Нассау не зря называли «маленькой Швейцарией». Еще со времен Гражданской войны, когда дельцы вроде Ретта Батлера из «Унесенных ветром» сделали Багамы базой для безопасного ведения бизнеса с Конфедерацией в обход блокады, многие американцы использовали острова для того, чтобы обойти американские законы. Во времена «сухого закона» здесь арендовали склады торговцы спиртным. В наши дни то же самое делают наркодилеры. Нассау совсем недалеко от материка, от Штатов — всего полчаса самолетом из Майами, час из Атланты. Пипкас не сравнивал себя ни с Реттом Батлером, ни со знаменитым чикагским гангстером Фрэнком Нитти, ни… больше он не мог вспомнить ни одного подпольного воротилу. И тем не менее, вот оно, выбитое на латуни: «Колониал Риал Пропертиз», общество с ограниченной ответственностью.

Довольный Пипкас медленно спустился по узкой лестнице, еще раз окидывая взглядом сорок латунных собратьев своего детища, и вышел на улицу. Часы показывали около десяти, оставалось убить только полчаса. На Багамах начинался сезон жары, но улицы еще были запружены машинами — в основном маленькими японскими, — орущими, как бензопилы, мотоциклами, старыми колясками с цокающими лошадьми и полисменами без всяких пробковых шлемов. То и дело слышались их свистки. Где-то надрывался разносчик: «До-ооктор Моллюск! Покупа-аайте доктора Моллюска!» Туристы с круизных лайнеров высыпали на тротуары, ныряли в магазинчики и выныривали оттуда обвешанные всевозможными сувенирами из ракушек, дерева и стекла, в обязательных соломенных шляпах. Секунду Пипкас смотрел на это суетливое безделье свысока, но тут же мысленно поблагодарил его участников. Маскировка ему не помешает, он и сам пошел на некоторые неудобства и затраты, чтобы изобразить из себя туриста. При других обстоятельствах он ни за что не напялил бы такое — соломенную шляпу со свисающими полями, черные солнечные очки, широкую голубую футболку навыпуск с двумя большими карманами и парой нелепых декоративных пуговиц, клетчатые стариковские штаны — почему старики так пламенно любят клетчатую одежду? — и замшевые дырчатые мокасины неопределенного цвета. Одежда обошлась долларов в двести, счет за трое суток в «Карнивал Кристал Пэлес энд Казино» составит где-то около шестисот, авиабилеты на рейс Атланта — Нассау — двести шестьдесят шесть (могло быть и больше, если бы не субботняя скидка). Словом, затраты неумолимо приближались к тысяче, которую Пипкас никак не мог позволить себе потратить за одни выходные — ни на Багамах, ни где-либо еще. Но затраты были оправданы. Это инвестиции, инвестиции, инвестиции, твердил себе Пипкас. Если в один прекрасный день кому-нибудь придет в голову поинтересоваться его поездкой, она будет выглядеть как самый обычный уикенд одинокого немолодого холостяка, американской рабочей пчелки под названием «менеджер среднего звена», оторванного от семьи, лишенного уютных выходных в снелвильском домике с баскетбольным кольцом на площадке у гаража. Он всего лишь турист, любопытный турист, снующий туда-сюда в рое других путешественников, да, только турист и больше ничего.

И, как любой турист, Пипкас пошел по улице Мальборо, потом по улицам Фредерик и Ширли до Публичной библиотеки. Он уже слышал об этой достопримечательности, но библиотека оказалась совсем не похожа на то, что он себе представлял. Как и всё в Нассау, она была маленькой и непрезентабельной, с кое-где облупившейся краской. Библиотека состояла из круглой комнаты диаметром самое большее футов двадцать и шести-семи небольших помещений вокруг нее. В каждом из этих помещений вдоль двух противоположных стен стояли полки с книгами, а в третьей стене имелось окно. Посреди круглой комнаты стояло круглое ограждение, за которым сидела скучающая темнокожая библиотекарша. Со своего места она могла видеть каждое из помещений с книгами, хотя происходящее там ее явно не интересовало. Здание двухсотлетней давности изначально служило городской тюрьмой. Книжные комнаты были камерами с решетками на окнах и решетками вместо дверей, а посередине сидел не библиотекарь, а надзиратель, наблюдавший за каждой камерой. Пипкасу пришло в голову — наверно, только ему одному во всем Нассау, — что двести лет назад, на пороге нового века, круглая тюрьма была последним достижением пенитенциарной системы. Ноги вдруг приросли к полу этой странной библиотеки, сердце ухнуло куда-то вниз. Достижения пенитенциарной системы… что ж, он может познакомиться и еще с кое-какими ее достижениями, уже на пороге нового тысячелетия, если эта его внешнеэкономическая авантюра провалится… «Но, черт возьми, Пипкас, неужели ты собираешься оставаться винтиком, безответным клерком, рабочей лошадью до тех пор, пока будет уже поздно что-либо менять? Ты собираешься держать своего рыжего пса на цепи, пока „ГранПланнерсБанк“ не вручит тебе феникса из стубеновского стекла — пока не „получишь птицу“, как говорят коллеги, поскольку банк давно уже не раскошеливался на что-нибудь ценное вроде золотых часов в качестве предпенсионного подарка таким муравьям, как ты, — ты собираешься ждать, пока Ломпри или какой-нибудь другой горбун из руководства сунет тебе птицу и сделает ручкой? Но ведь это добровольное заключение будет гораздо хуже любой тюрьмы, разве нет?»

Пипкас постепенно пришел в себя, глубоко вздохнул и покинул библиотеку, чтобы отправиться на встречу со старым знакомым, своим гарвардским однокурсником Харви Уиндхэмом, — офис его риэлтерского агентства «Артур Уиндхэм и сын» был всего в двух кварталах. «…И сын» было символом жизненного фиаско Харви, так же как «банковский служащий» — Пипкаса. Как всякий студент Гарвардской бизнес-школы, как и сам Пипкас, Харви с благословения отца тешил себя мечтами о крупном успешном бизнесе, о создании корпорации или уж на худой конец о значительном состоянии, заработанном на банковских операциях. Но характер у Харви был такой же, как и у самого Пипкаса, — пассивный и, по меркам конца двадцатого века, безнадежно мягкий. Возможно, это и стало неосознанной причиной их дружбы. Каждый месяц оба откладывали из своих скромных средств сколько могли и спускали всё на ужин в Дерджин-парк — этот ужин был для них тогда настоящим лукулловым пиром. Отец Харви, Артур Уиндхэм, вел на Багамах успешный бизнес с недвижимостью, особенно развернувшийся в шестидесятых, когда множество внезапно разбогатевших американцев начали открывать для себя сказочные Багамские острова с их чистым (чрезвычайно) и голубым (без всякого преувеличения) морем. В первой половине шестидесятых Артур Уиндхэм добавил к названию своей фирмы «и сын», в основном, чтобы порадовать своего мальчика, которому было тогда лет шесть-семь и в котором он души не чаял, но одновременно и чтобы придать имиджу фирмы лоск солидности и традиций, несмотря на ее относительную молодость. Он слишком любил Харви, чтобы давить на него, уговаривать остаться на Багамах и продолжать дело. Однако Харви довольно скоро на собственном горьком опыте убедился, что не принадлежит к породе упорных выходцев из маленьких океанских колоний, людей со стильным британским акцентом, способных перевернуть деловой