панель управления… зияющие пустоты вместо пневмоподушек…
Именно по просьбе Уэса Джордана Роджер отправился сюда и теперь с раздражением думал: получается, он работает не на своего клиента, Фарика Фэнона, а на мэра. Андре «Шокко» Флит, представляя свою политическую программу, или как это там у них называется, выбрал местом выступления церковь Укрывающих Дланей Господних, пастором в которой был преподобный Айзек Блейки. Уэс Джордан забеспокоился, узнав, что преподобный Блейки, предоставляя свою церковь в распоряжение Флита, тем самым одобряет того. Политическую ситуацию в южной части Атланты в большой степени определяли священники — совсем как партийные лидеры. И преподобный Айк Блейки пользовался наибольшим авторитетом — к нему прислушивались многие избиратели. Уэс попросил Роджера Белого записать выступление Флита на диктофон, спрятанный в свернутой газете — газета сейчас лежала рядом, на переднем сиденье. Уэс говорил: «Выступление его публичное, так что сделать запись не только можно, но и нужно». И Роджер не видел в затее ничего такого. Но теперь, сидя в своем шикарном «лексусе», в шикарной одежке, Роджер засомневался: а действительно ли в таких действиях нет ничего предосудительного? Да и безопасно ли это? Собираясь предпринять эту вылазку, Роджер решил, что лучше одеться поскромнее, дабы не привлекать к себе внимания. И остановился на замшевых туфлях, рубашке, вязаном галстуке, саржевых брюках и твидовом пиджаке. Да уж, как же, поскромнее. Как бы не так. С луны он свалился, что ли? Сумерки сгущались; Роджер сидел в машине и глядел на лужи с торчащими из воды кусками бетона, пластмассовыми канистрами, пластиковыми бутылками из-под солодового напитка, обозревал ветхие, скособоченные домишки, редких прохожих, вероятнее всего направлявшихся на проповедь — пожилых, не местную шантрапу, — для которых и парадная-то одежда означала просто рубашку с воротником. А уж повседневная… Но если он не пойдет на собрание, не возьмет с собой диктофон, ему грозит… нет, не гневная отповедь, а презрительная усмешка Уэса. При одной мысли об этой усмешке Роджеру становилось не по себе. И вот, тяжко вздохнув, он взял свернутую газету с крошечным записывающим устройством внутри и выбрался из «лексуса», высматривая хулиганов. Потом нажал на кнопку — дверцы автомобиля, издав звук, похожий на дробь барабанчиков, тут же заперлись.
Церковь Укрывающих Дланей Господних оказалась совсем крошечной, прямо как та церквушка, в которую они с Генриеттой ходили у себя, на юго-западе Атланты. Роджер почувствовал за собой вину. Они с Генриеттой были прихожанами церкви Согласия в престижных Каскадных Высотах — церкви с цветными витражами, с устремленными ввысь трубами мощного органа, с кафедрой по левую сторону, не загораживавшей всевозможные дарохранительницы… Отец Роджера, Роджер I, доживи он до тех времен, когда в Каскадных Высотах возвели церковь Согласия, пробурчал бы свое: «Не дело это!» и покачал головой. Преподобный Роджер I узрел бы самую суть — стремление к роскоши. Средоточием церкви всегда было Слово, и это Слово пастор несет прихожанам, стоя в самом центре помоста. Как здесь, в церкви преподобного Блейки. За кафедрой, от края и до края помоста, шел полумесяц ложи хористов. За ложами по центру виднелся единственный во всей церкви витраж. Он не был таким вычурным и абстрактным, как в церкви Согласия, скорее казался примитивным, но выразительный Иисус, взиравший прямо на прихожанина, раскинув укрывающие длани, как бы говорил: «Приидите ко Мне…» Вдоль боковых стен разместилось нечто гораздо более впечатляющее, чем цветные витражи — акварельные рисунки детей из воскресной школы, изображающие сценки из Библии. Внизу, справа от помоста, стоял внушительного вида электрический орган «Курланд» — блестящая штуковина в стиле хай-тэк. Роджер знал, сколько стоит такой орган — двадцать пять тысяч. Хоровые ложи, орган… не очень-то похоже на захудалую церквушку в негритянских трущобах.
Постепенно по скамьям рассаживались прихожане. Это были добродушные люди, многие знали друг друга. «Большинство — среднего возраста, как раз самая активная часть избирателей», — подумалось Роджеру. Вдруг грянули мощные, вибрирующие звуки органа, сопровождаемые степенным басом и переливчатым сопрано — зазвучали начальные аккорды старого спиричуэла: «Ева, ответь, ведь ты же придешь в этот сад опять?» Роджер Белый завертел головой — вверх, вправо, влево, — даже вытянул шею, пытаясь разглядеть органиста поверх моря голов. Органистом оказалась хрупкая чернокожая женщина в темно-вишневой мантии; с каждым ударом по мажорному аккорду она сильнее сжимала губы.
С обеих сторон помоста появился хор в таких же темно-вишневых мантиях; хористы сомкнули ряд на самой середине — синхронно, только что не чеканя шаг. Органистка ударила по клавишам, выдав очередные аккорды в том же ключе, и хористы принялись раскачиваться в едином ритме. Роджер даже не заметил, как откуда-то возник хормейстер и встал перед полумесяцем лож — низенький темнокожий человечек, седой, с большой плешью на темени, напоминающей монашескую тонзуру. Он взмахнул руками — темно-вишневая мантия распахнулась на манер крыльев — и обвел ими хор. Потом резко опустил руки, и хор ожил, зазвучав единым аккордом:
Роджер подумал, что такая музыка никого не оставит равнодушным, даже его, Роджера Белого, поклонника Стравинского. Она вибрировала в костях, в солнечном сплетении, заставляя думать, что его народ в самом деле обладает душой и враждебному миру извне эту душу не отнять. Она заставляла Роджера забыть о том, что он — Роджер Белый.
Хормейстер медленно поднял руки ладонями вверх, выводя хор на опасно высокую ноту — опасную скорее для обычного хормейстера, — затем повернул ладони вниз и так же медленно вывел хор на низкий регистр. А потом подал жест стоявшей рядом певице. Хрупкая темнокожая женщина вступила:
У нее оказалось невероятно чистое, красивое сопрано, длиннейшие ноты она выводила без малейшей дрожи в голосе. Такой голос бывает только до тридцати; его почти совершенное звучание заставило Роджера прослезиться.
Не успел чудесный голос смолкнуть, как Роджера посетила гораздо более приземленная мысль: «При чем здесь политические эскапады Андре Флита?» И он тут же вспомнил, что так до сих пор и не включил спрятанный в газете диктофон. Трепеща и оглядываясь по сторонам, Роджер нащупал маленькую кнопку — шпионская миссия в пользу Уэса Джордана началась.
Время тянулось ужасно долго; наконец хормейстер с тонзурой подвел хористов к торжественному завершению — долгой фа-диез. Опустилась тишина. Через пять-шесть секунд она показалась нестерпимой — Роджер все ждал, что же будет дальше.
Из узкого прохода между двумя ложами хористов показался плотный, с сияющим лицом, чернокожий лет пятидесяти, в темно-коричневом костюме, белой рубашке и цветастом галстуке. Он был таким внушительным, прямо бочка, но, как ни странно, его крепкое телосложение отлично сочеталось с улыбкой, которой он одаривал всех и каждого. Крепыш подошел к кафедре почти на цыпочках, будто бы пританцовывая на удивительно маленьких ножках, что сообщало его виду еще большую веселость.
Среди прихожан послышались радостные возгласы: «Айк!.. Айк!.. Скажи свое слово, преподобный Айк!.. Пусть прозвучит слово!… Преподобный, „Изреки“!.. Скажи свое слово!..»
Роджер понятия не имел, что это еще за преподобный «Изреки». Когда Айзек Блейки подошел к кафедре и одарил паству теплой, лучистой улыбкой, выкрики постепенно стихли.
