объекты в состоянии покоя, а вот при перемещении те для них словно исчезают. В результате исследования этих систем мозга ученые обнаружили, что, если речь идет о восприятии движения, наша мозговая активность при просмотре фильмов или мультиков не отличается от того, что происходит, когда мы наблюдаем движение в трехмерном мире. Именно этим объясняется необычайная действенность иллюзии движения, а также то огромное потрясение, которое пережили зрители при первой публичной демонстрации первого кинофильма.
Открытия и изобретения, совершенные за последние два столетия, заставляют нас усомниться, что какая-то плошка возрастом в 5000 лет действительно могла содержать полоску с мультипликацией. Теоретически в те времена возможно было создать эффект движения, поставив чашу на гончарный круг, вращая его и подсвечивая рисунок каким-нибудь примитивным аналогом стробоскопа. Но не слишком ли много допущений и сложностей? Остается только предположить, что художник пристально наблюдал за поведением коз и однажды ему пришло в голову отразить несколько стадий движения животного, тянущегося к ветке за вкусными листьями.
Можно ли воссоздать язык людей каменного века, на котором говорили наши далекие предки, жившие 30 000 или даже 100 000 лет назад? Некоторые филологи уверены, что да. Небольшая группа исследователей занялась поиском слов, обозначающих ключевые для человека понятия, и попробовали проследить истории этих слов в глубь тысячелетий — вплоть до того периода, когда, по мнению ученых, сформировался первый язык. От этого первого языка, как считают исследователи, произошли все остальные шесть тысяч языков, существующих на планете: от абазинского до зуни[61].
Многие из нас слышали о том, что некоторые языки содержат похожие слова и используют сходные грамматические конструкции. Итальянский и испанский, французский и румынский, русский и сербохорватский, норвежский и датский — вот лишь несколько примеров схожих языковых пар. В XIX веке стало понятно, что между языками прослеживаются более обширные и не столь легко уловимые связи, и языки были организованы в семьи, подчас содержащие языки, сходство между которыми совсем не очевидно, — например, английский и санскрит входят в одну и ту же индоевропейскую семью языков. Эти «семейные древа» были сформированы не по наитию, а благодаря открытию правил, доказывающих, что разные по написанию или произнесению слова на самом деле происходят из одного общего источника. Одно из этих правил, известное под названием «закон Гримма»[62], объясняет, как и почему слова, начинающиеся в некоторых европейских языках с буквы «f», произошли от слов на букву «р» из более старых языков, таких, как древнегреческий и латынь. «Pus» («нога» на древнегреческом) и «pes» («нога» на латыни) преобразовались в английском, немецком и шведском соответственно в «foot», «fuss» и «fod». Схожие изменения смычных согласных можно видеть в сдвигах от «b» к «р», от «g» к «к», а также в других «передвижениях согласных» (терминология Якоба Гримма). Применив эти правила и сравнив, допустим, английское слово «mouse», немецкое «Maus», шведское «mus», русское «мышь», польское «mysz» и греческое «mys», филологи смогли «реконструировать» слово, обозначавшее мышь в протоиндоевропейском языке, гипотетическом предке индоевропейской языковой семьи. И слово это — вряд ли оно вас удивит — «муус».
Но индоевропейские языки — это только одна группа, обладающая внутренними сходствами, которые подчас нетрудно заметить. А ведь есть еще другие языки, совсем не похожие на эту языковую семью, — те, на которых говорят, например, китайцы или североамериканские индейцы. Что, если, как полагают некоторые ученые, когда-то существовал единый протомировой язык, от которого произошли все остальные языки человечества? И как нам его реконструировать?
Вообще-то с небольшим количеством слов эта работа уже проделана — лингвисты опирались на сходства не между отдельными языками, а между языковыми семьями. Языковые семьи, в свою очередь, могут объединяться в еще более крупные группы — макросемьи. Одна из таких макросемей называется ностратической — от латинского выражения «Маге Nostrum», так древние римляне называли Средиземное море, вокруг которого из древнего ностратического языка образовались многие нынешние языки. Но языки, произошедшие от ностратического, распространились не только в странах Средиземноморья, они разошлись гораздо шире: к ним относится значительная часть языковых семей Европы, Азии, Африки и Северной Америки.
Рассмотрев взятые из разных современных языков слова, означающие «семя», «зерно», «пшеница» или «ячмень», филологи заключили, что в изначальном ностратическом языке было слово «бар» или «бер», которое со временем превратилось в «far» (латынь), «barley» (английский), «burr» (арабский), «paral» (малайалам, дравидийский язык, распространенный на юго-западе Индии), а также в ряд других слов со схожим значением в африканских и индийских языках и, конечно, в языках Средиземноморья.
Один из этих филологов даже написал стихотворение на ностратическом языке, использовав для передачи доисторических звуков специально разработанный алфавит:
Многим другим филологам подход «ностратистов» видится сомнительным. Один из оппонентов язвительно назвал их «Cosa Nostratica»[63] и обвинил в том, что они работают в «ностратисфере»[64].
Однако Джозеф Гринберг[65], первопроходец в этой области, был уверен, что применяемые им техники абсолютно верны. Он сравнивал филолога, пытающегося проследить взаимосвязи между современными языками, с биологом, который доказывает, что кот — близкий родственник тигра и куда более отдаленно связан с собакой и что все эти животные происходят от более древнего, а теперь уже вымершего предка — протомлекопитающего, чей облик можно восстановить, выявив общие черты среди его потомков. Как считал Гринберг, следующий очевидный шаг — это попытка разобраться, могут ли протоязыки тоже объединяться в языковые семьи, а конечная цель таких трудов — проследить историю всех языков от настоящего к прошлому, вплоть до единого протомирового языка.
В действительности теория о том, что все языки развивались с единой стартовой точки, вовсе не завиральная и официально признана многими филологами. Однако противники ностратистов и им подобных считают, что этот единый язык погребен в слишком глубоком прошлом, а посему нет никакой возможности восстановить его или хотя бы доказать, что он существовал.
Что же касается сторонников мирового языка, то они убеждены, что их методы точны и корректны с точки зрения статистики. Они столь же уверены, что когда-то люди, говоря о женщине, произносили «куна», а о воде — «вете», как я уверен в том, что сейчас есть те, кто в таких случаях говорят «femme» и «eau»[66]. Их аргументы зачастую базируются на внушительных списках похожих по звучанию слов, найденных в разных языках. «Сходств слишком много, чтобы считать их случайностью», — говорят они.
Американский лингвист Меррит Рулен (р. 1944) без всякого труда отыскивает примеры среди огромного арсенала языков, свидетельствующие о предполагаемой взаимосвязи. Взяв для рассмотрения английское слово «man» (человек, мужчина), он находит подходящие по звучанию слова в самых различных языках: в языке бамум (бантоидная ветвь в составе бенуэ-конголезских языков) — «mani»; в одном из восточно-суданских языков — «me’en»; в омотских языках (юго-запад Эфиопии и восток Судана) — «mino»; в кушитских языках (страны Африканского Рога) — «mn»; в авестийском (древнейший из сохранившихся в письменной записи иранских языков) — «manus»; в языке гонди (Центральная Индия) — «manja»; в языке билакура (один из папуасских языков) — «munan»; в языке нухалк (язык салишского народа, проживающего
