— Иншалла, — ответил он тихо, опять уставившись в окно, — иншалла.

Я прошел на кухню, поднял тяжелую крышку люка и спустился по ступенькам в ярко освещенный подвал. Кришна и Виллу обрадовались мне и тут же взялись за мой паспорт. Мало что могло доставить им такое же удовольствие, как какая-нибудь сложная задачка по подделке паспорта, и они стали с воодушевлением обсуждать, как лучше с ней справиться.

Пока они работали, я осмотрел новую мастерскую. Это было большое помещение, оно явно превышало площадь, занимаемую домом Абдула Гани. Заполненное смотровыми камерами, печатными станками, фотокопировальными устройствами и шкафами для хранения материалов, оно тянулось метров на сорок в глубину. По-видимому, под мастерскую был использован также подвал соседнего дома. Возможно, Гани купил его для этой цели. А раз так, то должен был существовать еще один выход из подвала, ведущий в соседний дом. Я начал было искать его, но тут Кришна крикнул, что моя виза готова. Я решил вернуться сюда при первой возможности, чтобы как следует изучить планировку.

— Прости, что заставил тебя ждать так долго, — сказал я Дидье, вернувшись к мотоциклу. — Я не думал, что застряну здесь. Но зато виза готова, и мы можем двигать прямо к мадам Жу.

— Не спеши, Лин, — вздохнул Дидье, вцепившись в меня со свежими силами. — Акт отмщения, как и половой акт, должен производиться с чувством, с толком, с расстановкой.

— Карла? — спросил я его через плечо, лавируя в потоке несущегося металла.

— Non, мне кажется, это мое! — крикнул он в ответ. — Но… по правде говоря, я не уверен. — Мы оба рассмеялись, согретые воспоминанием о Карле.

Я припарковал мотоцикл на подъездной дорожке жилого дома в квартале от Дворца. Мы прошлись мимо него по противоположной стороне улицы, изучая обстановку. В целом фасад здания оставался в прежнем виде, но о нападении на него можно было догадаться по тому, что вход был заколочен досками, а окна закрыты металлическими и деревянными ставнями. Мы повернули обратно и еще раз прошли мимо Дворца, пытаясь определить, с какой стороны лучше проникнуть в него.

— Если она действительно здесь, а слуги доставляют ей еду из внешнего мира, то они явно пользуются каким-то другим входом, — заметил Дидье.

— Да, несомненно.

Неподалеку мы нашли проулок, пересекающийся с главной улицей и, очевидно, ведущий к задам дома. Он резко отличался от чистой, поддерживавшей достойный вид улицы своей загаженностью. Мы углубились в него, осторожно ступая между нечистотами и зловонными лужами, тщательно огибая кучи засаленного мусора непонятного происхождения. По страдальческой гримасе на лице Дидье можно было догадаться, что он подсчитывает, сколько стаканов виски ему понадобится выпить, чтобы избавиться от воспоминаний о вони, наполнявшей его ноздри. По обеим сторонам проулка тянулись кирпичные, каменные и бетонные заборы, уже несколько десятков лет соединенные в сплошную стену, поросшую мхом и вьющимися растениями.

Завернув за угол и пройдя несколько зданий, мы подошли к высокой каменной стене, ограждавшей Дворец. В стене имелась небольшая деревянная калитка, открывшаяся при первом прикосновении. Мы вошли в просторный двор, который когда-то был, несомненно, красив и уютен, пока не подвергся нападению толпы. Массивные глиняные горшки были опрокинуты и разбиты, росшие в них растения и цветы разбросаны по всему двору. Садовую мебель изрубили в щепки. Даже плитки, которыми был вымощен двор, во многих местах раскрошились, будто по ним колотили молотком.

Мы нашли почерневшую дверь, ведущую в дом. Она была незаперта и от толчка сразу отворилась с жалобным ржавым скрипом.

— Подожди меня здесь, — велел я Дидье тоном, не терпящим возражений. — Если кто-нибудь появится, постарайся его задержать или подай мне сигнал.

— Как скажешь, — вздохнул он. — Не пропадай надолго. Мне совсем не нравится торчать тут. Bonne chance[165].

Я вошел в здание. Дверь захлопнулась за мной, я очутился в темноте и пожалел, что не захватил с собой фонарик. Пол был усеян битой посудой, кастрюлями, горшками и прочей кухонной утварью, валявшейся среди обгоревших обломков мебели и обрушившихся балок. Выбравшись из кухни, я медленно направился по коридору в переднюю часть дома, миновав несколько комнат со следами пожара. В одной из них огонь постарался вовсю, от пола остались лишь обуглившиеся опорные балки, которые торчали наподобие ребер какого-то почившего гигантского животного.

Наконец я добрался до лестницы, по которой поднимался несколько лет назад с Карлой. Живописные обои с орнаментом Уильяма Морриса были подпалены и свисали клочьями с пузырящихся стеновых покрытий. Сама лестница тоже обгорела, вместо ковра под ногами были нитевидные скопления пепла и золы. Я стал осторожно подниматься, пробуя каждую ступеньку ногой, прежде чем ступить на нее. Одна из них обломилась-таки под моим весом, и я поспешил добраться до площадки второго этажа.

Тут тоже все было погружено во тьму, и я задержался, пока глаза не привыкли к ней и не стали видны прожженные в полу дыры. Некоторые части дома были основательно разрушены и деформированы огнем, другие сохранились в полной неприкосновенности и лишь усугубляли впечатление жуткой призрачности окружающего. Было такое ощущение, будто я нахожусь между сожженным прошлым и обгоревшим настоящим и моя память воссоздает отдельные фрагменты в том виде, какой они имели до пожара.

В одном месте моя нога провалилась сквозь пол, от которого осталась лишь тонкая поверхностная пленка, я отпрянул в сторону и налетел на стену. Стена, на вид такая же прочная, как и все остальные, оказалась фанерной перегородкой, оклеенной все теми же обоями, и не выдержала удара. Я почувствовал, что лечу вниз, и неуклюже замахал руками, пытаясь нащупать какую-нибудь опору. Однако летел я совсем недолго и, приземлившись вместе с обломками перегородки, догадался, что нахожусь в одном из тайных переходов Дворца.

Передо мной был узкий извилистый коридор, огибавший все внутренние помещения. В их стенах на разной высоте были вмонтированы металлические решетки — некоторые почти у самого пола, к другим надо было подниматься по лесенкам, огороженным перилами. Заглянув сквозь одну из этих решеток с ячейками в форме сердечка, я увидел растрескавшееся зеркало, обгоревшую обрушившуюся кровать и почерневшую тумбочку рядом с ней. Я представил себе мадам Жу, которая прячется здесь, затаив дыхание, и смотрит, смотрит…

Коридор все время петлял, в темноте я потерял ориентировку и не знал, с какой стороны фасад и с какой — задняя часть здания. Неожиданно проход стал круто забирать вверх, оставив все смотровые решетки ниже, и я почувствовал под ногами какие-то ступеньки. Ощупью поднявшись по ним, я уперся в дверь. Она была такой маленькой и аккуратной, что могла бы служить входом в игрушечный дом. Я повернул ручку, дверца сразу же открылась, и я отшатнулся, ослепленный ярким светом.

Это было чердачное помещение. Свет поступал через ряд слуховых окон с цветными стеклами, расположенных выше наружных стен здания и сужавшихся кверху, как в часовне. Огонь достиг чердака, но почти не повредил его. Стены потемнели, на них виднелись черные полосы; пол в некоторых местах прогорел, обнажив многослойное перекрытие между этажами. Однако отдельные части помещения остались совершенно нетронутыми. Пол на этих участках был покрыт экзотическим ковром, мебель стояла целой и невредимой. А в кресле, напоминавшем трон, отгородившись от мира его жесткими ручками, сидела мадам Жу. На ее лице, искаженном гримасой, застыл маниакальный взгляд.

Приблизившись к ней, я понял, что злобный взгляд предназначен не мне. Она уставилась с ожесточением и ненавистью на какой-то момент в прошлом, на какое-то место, или человека, или событие, приковывавшее ее внимание так же прочно, как цепь удерживает дрессированного медведя. Лицо ее покрывал толстый слой косметики — маска, которая была такой неестественной и так грубо пыталась ввести окружающих в заблуждение, что выглядела даже не столько гротескно, сколько трагически. Напомаженный рот был гораздо шире ее собственного, небрежно подрисованные брови также были чрезмерно большими, нарумяненные щеки начинались выше скул. Из угла рта вытекала тонкая струйка слюны, капавшей ей на колени. Пары неразведенного рома обволакивали ее, смешиваясь с еще более отталкивающими запахами. Голову украшал парик в стиле «помпадур» с толстыми черными локонами. Он был скособочен и открывал редкие седые волосы. На ней был надет зеленый шелковый китайский халат