бесчувственное тело из черного колодца.
Девушка дважды отключалась, пока я трудился над ее бойфрендом. Ананд возвращал ее к жизни, шлепая по щекам и встряхивая. Спустя три часа после того, как я вошел в гостиницу, мы с Анандом покинули номер. Мы буквально купались в поту, рубашки наши были такими мокрыми, будто мы провели все это время под дождем, который барабанил по окнам. Молодые люди были в сознании, в унынии и в большой обиде на нас за то, что мы поломали им кайф. Я закрыл за собой дверь их номера, зная, что в скором времени где-нибудь в этом городе или каком-нибудь другом кто-нибудь закроет их дверь уже навсегда. С каждым разом, падая в этот колодец, наркоманы погружаются в него чуть глубже, и с каждым разом их все труднее вытащить оттуда.
Ананд чувствовал себя моим должником. Я помылся и побрился, после чего он вручил мне мою выстиранную и поглаженную рубашку. Затем мы распили с ним чайник чая за его конторкой. Некоторые люди тем хуже относятся к своему ближнему, чем больше они ему должны. У других, наоборот, теплые чувства к человеку пробуждаются лишь после того, как они окажутся в долгу перед ним. Ананда никак не беспокоил его долг передо мной, но его прощальное рукопожатие стоило иного долгого задушевного разговора.
Не успел я выйти на улицу, как ко мне подкатило такси. На заднем сидении была Улла.
— Лин, ты не мог бы немного проехать со мной? Мне очень нужно, пожалуйста!
В ее голосе была тревога, а может быть, даже страх, из-за которого ее фраза прозвучала почти как слезная жалоба. Лицо ее было бледным и хмурым. Казалось, она вот-вот расплачется.
Я сел рядом с ней, и такси медленно тронулось с места. В салоне стоял запах ее духов и цигарок «биди», которые она курила одну за другой.
—
На этот вечер мне явно была уготована роль самоотверженного рыцаря. Посмотрев в ее большие голубые глаза, я подавил в себе импульс заговорить с ней в шутливом тоне. В глазах был страх, который заслонял ей и меня, и все окружающее.
— Прости, пожалуйста! — неожиданно прорыдала она, но сразу взяла себя в руки. — Я даже не поздоровалась с тобой. Как ты живешь? Я очень давно не видела тебя. У тебя дела хорошо? Выглядишь ты очень хорошо.
Ее ритмичный немецкий выговор придавал ее речи приятное для уха мелодичное трепетание. Я улыбнулся ей, наблюдая за тем, как разноцветные отблески мелькают в ее глазах.
— У меня все прекрасно. А что за проблема?
— Мне нужно, чтобы кто-нибудь пошел вместе со мной сегодня в час ночи к «Леопольду». Я должна быть там, и мне надо… чтобы ты был рядом. Ты можешь? Ты пойдешь со мной?
— Но ведь «Леопольд» закрывается в двенадцать.
— Да, — ответила она, опять сбившись на плаксивый тон. — Но я буду в такси рядом с рестораном. Я должна встретиться там с одним человеком и я не хочу быть одна. Ты можешь сопровождать меня?
— А почему я? Почему не Модена или Маурицио?
— Я тебе доверяю, Лин. Эта встреча будет недолгой. И я заплачу тебе пятьсот долларов, если ты придешь. Ты согласен?
Внутренний голос тихонько предупредил меня об опасности — как это часто бывает, когда что-нибудь исключительно гадкое, чего мы никак не ожидаем, подкрадывается к нам и готовится к прыжку. Судьба предпочитает победить нас в справедливой схватке и дает сигнал предупреждения, который мы слышим, но неизменно игнорируем. Разумеется, я был готов помочь ей. Улла была подругой Карлы, и ради Карлы я помог бы ей даже в том случае, если бы она мне не нравилась. А Улла мне нравилась — она была красива, и в ней было достаточно наивности и оптимизма, чтобы относиться к ней с симпатией, а не просто с жалостью. Я улыбнулся ей еще раз и попросил водителя остановиться.
— Не волнуйся. Я приду.
Она наклонилась ко мне и поцеловала в щеку. Я вылез из машины. Улла высунулась в окно. Капли дождливого тумана осели на ее длинных ресницах, и она поморгала.
— Значит, я могу рассчитывать на тебя?
— Я буду в час ночи у «Леопольда», — ответил я твердо.
— Честное слово?
— Честное слово, — рассмеялся я.
Такси отъехало, и она крикнула с жалобной настойчивостью, которая прозвучала в вечерней тишине чуть ли не истерично:
— Не подведи меня, Лин!
Я пошел обратно к туристскому кварталу, думая об Улле и о каких-то неведомых мне махинациях, которыми ее приятель Модена занимался вместе с Маурицио. Дидье сказал, что дела у них идут успешно и они зашибают неплохие бабки, но Уллу это, казалось, не радовало, она была чем-то напугана. А Дидье к тому же говорил что-то об опасности. Я пытался вспомнить его слова. «Большой риск»? «Это может плохо кончиться…»?
Я вдруг очнулся от этих мыслей и увидел, что нахожусь возле дома Карлы. Широкие стеклянные двери были открыты. Порывистый бриз шевелил кисейные занавески на окнах, комната за ними была погружена в мягкий желтоватый свет свечи.
Дождь усилился, но мной овладело беспокойство, которое я не мог ни понять, ни подавить, и оно погнало меня дальше по улице, мимо ее дома. В голове у меня звучала любовная песнь Винода, гремевшая колокольным звоном под куполом Ворот Индии во время нашего сюрреального плавания по улицам города. Я вспомнил прощальный требовательный взгляд Карлы, и беспокойство в моем сердце дошло чуть ли не до неистовства. Время от времени я останавливался под дождем, чтобы перевести дух. Я просто задыхался от любви и желания. Я испытывал боль и гнев. Я сжимал кулаки. Мышцы моих рук, груди и спины были напряжены. Вспомнив итальянских любовников-наркоманов в гостинице Ананда, я подумал о смерти и умирании. Черные нахмуренные небеса наконец разверзлись и выстрелили молнией в Аравийское море под оглушительные аплодисменты грозовых раскатов.
Я побежал. Деревья были черны, их листва промокла насквозь. Они были похожи на небольшие темные тучи, и каждое из них поливало меня своим дождем. Улица была пуста. Я продирался сквозь быстрый поток воды, в котором отражались зигзаги молний. Вся моя любовь и все мое одиночество достигли во мне такой концентрации, что мое сердце переполнилось любовью к ней, подобно тому как тучи у меня над головой были переполнены дождем. Я бежал и бежал, и в конце концов опять оказался на ее улице, около ее дома. Я стоял неподвижно в когтях молний, грудь моя вздымалась от бушующей в ней страсти.
Она подошла к дверям, чтобы взглянуть на небо. На ней была тонкая белая ночная рубашка без рукавов. Она увидела меня посреди буйства стихий. Наши взгляды встретились и сцепились. Она вышла из дверей, спустилась на две ступени и направилась ко мне. Улица вздрогнула от грома, блеск молнии наполнил ее глаза. Она была в моих объятиях.
Мы слились в поцелуе. Наши губы рождали мысли без слов — мысли, которыми думают чувства. Наши языки извивались и плясали в своих пещерах наслаждения, говоря нам, кто мы такие. Люди. Влюбленные. Губы соскользнули с поцелуя, и я погрузил ее в любовь, погрузившись в нее сам и подчинившись ей.
Я поднял ее на руки и понес в дом, в комнату, наполненную ее ароматами. Мы сбросили одежду на пол, Карла повела меня к кровати. Мы лежали рядом, но не касались друг друга. В темноте, освещаемой лишь грозой, капельки пота и дождевой воды на ее руке были множеством сверкающих звездочек на коже, собравшей в себе всю ширь ночного неба.
Я прижал свои губы к этому небу и слизал с него звездочки. Она приняла мое тело в свое, и каждое наше движение было как заклинание. Дыхание наше, казалось, слилось с распевом молитв, звучавших по всему миру. Пот сбегал ручейками в ложбины наслаждения. Каждое движение было как каскад атласной кожи. Обернутые бархатным покрывалом нежности, наши спины содрогались в трепещущем жаре, разгоняя этот жар по телу, заставляя мышцы вступить в борьбу, которую начинает разум, а выигрывает всегда тело. Я принадлежал ей. Она принадлежала мне. Мое тело служило ей колесницей, она направила ее прямо в
