Ее светлые волосы метались по плечам, лбу, раскрасневшимся щекам. Уперев кулаки в бока, она стояла перед матерью с задором, свойственным всем молодым людям. Ксения даже немного позавидовала ее уверенности.

— Не думаю. Нет, — ответила она.

— Ага, вот так, значит? Теперь понятно, почему ты уезжаешь в Нью-Йорк. Чтобы тайно родить ребенка и сделать вид, что усыновила сироту?

Ксения не смогла сдержаться и рассмеялась.

— Ну конечно нет! Мое пребывание в Америке и беременность — просто совпадение и ничего более. Такой случай нельзя упускать, как я только что вам сказала. Что касается ребенка, то он родится здесь, осенью.

— Но ты не можешь родить ребенка, так как ты вдова! — воскликнула Наташа. — Что про тебя скажут люди?

— Для тебя это имеет значение? — иронично спросила Ксения, скрестив руки на груди.

— Да! Впрочем, не знаю. Может, и нет… Но все-таки…

Сбитая с толку, Наташа подумала о своих друзьях, об их все понимающих, насмешливых взглядах. Они будут шокированы, несмотря на свою беззаботность, которую они так любят афишировать. Даже если некоторые из них и занимались любовью, большинство все же были целомудренными. «В любом случае, правила поведения определяются взрослыми, — возмущенно подумала она. — Как они только осмеливаются такое вытворять?»

— Глядя на тебя, не скажешь, что ты беременна, — подозрительно сказала она. — Может, это ошибка?

Внезапно ощутив усталость, Ксения пересекла комнату и села в кресло.

— Я чувствую себя так же, как когда ждала тебя, моя дорогая, — призналась она. — Родить тебя для меня тогда тоже было непросто.

Сердце Наташи учащенно забилось. Отвратительное ощущение, словно большая черная туча, накатило на нее. Откуда у нее это странное предчувствие? Она осмотрелась, словно пытаясь найти успокоение в устроенном в комнате беспорядке: обувь валялась как попало, по всем углам разбросанные книги и грампластинки. Только в центре комнаты было пусто. Она повернулась к матери, которая по- прежнему сидела, выпрямив спину, сжав колени. Взгляд ее, направленный на дочь, был светел, он выражал нежность, беспокойство и сочувствие, что всегда сопровождает плохие новости. Мгновенная мысль пронзила ее сознание. Если в древности гонцов, приносящих плохие вести, убивали, то только для того, чтобы освободиться от этого невыносимого сочувствующего взгляда. Наташа поднесла руку к горлу. Она попала в ловушку. Что бы потом ни случилось, она должна выспросить у матери, все.

— Мне было всего двадцать три года, когда я познакомилась с Максом. Он приехал в Париж, чтобы сделать фоторепортаж про Международную выставку. Это была весенняя ночь. Твоя тетя Маша убежала из дома. Я искала ее несколько часов в кафе и барах, посещать которые она тогда любила. Я встретила Макса на Монпарнасе. В «Ротонде», — уточнила она, волнуясь, как будто это имело значение, словно ее дочь нуждалась в этих деталях, которые ей ни о чем не говорили, но составляли прошлое самой Ксении, потому что каждый всегда хранит воспоминания о первой встрече, первом обмене взволнованными взглядами, первом желании, таком же сильном, как и неожиданном. — Через несколько месяцев мы встретились в Берлине, где он тогда жил, — продолжила она, так крепко сжимая пальцы, что побелели кончики ногтей. — Как бы объяснить, чтобы ты поняла?

— Ты в него влюбилась, что тут объяснять, — с нетерпением сказала Наташа.

— Скажем так: Макс возродил меня к жизни. Это уже позже я поняла, что люблю его.

Ксения старалась быть искренней, но, глядя на дочь, ощущала, что, наоборот, понемногу отдаляется от нее, как судно от берега. Напряженность матери пугала Наташу. Никогда она не сможет понять, как повлияли на жизнь Ксении Федоровны трудности, встретившиеся ей на пути в молодости. Слишком этот путь был непрост. Наташа походила на своего отца, каким он был тогда. Она разделяла его целомудренную любовь к истине, жаждала правды. Ксения же в этом возрасте уже узнала и теневую сторону жизни, как узнала ее Лили.

Она замолчала, и это показалось Наташе еще более опасным, чем те беспощадные речи, которые она уже слышала. Она смутилась, так как все уже поняла. Достаточно было посмотреть в глаза матери, которая больше не находила слов, увидеть ее руки, сложенные, словно в молитве. Наташа опустила глаза. Ради Бога, только молчи! Защити меня от всего этого! Не надо! Есть вещи, которые не надо произносить. Ведь мать должна защищать своего ребенка, не так ли? Это ее долг. Правило жизни. «Я не хочу ничего знать!» — кричал ее внутренний голос.

— Ты дочь Макса фон Пассау, Наточка. Габриель знал это. Когда он женился на мне, я уже была беременна. Он был первым мужчиной, который взял тебя на руки после твоего рождения. Для него ты была родной дочерью. Он тебя сильно любил.

— Нет… — прошептала Наташа, закрывая ладонями уши, но мать безжалостно продолжала:

— Макс ничего не знал про тебя. Только в начале войны я решила сказать ему, что у него есть дочь. Я хотела, чтобы он знал это на всякий случай, если кто-то из нас погибнет. Он имел на это право. Вот почему ты ничего не знала. Я не могла тебе сказать то, о чем еще не знал твой настоящий отец. Мне казалось, что так я предам его еще раз. И, конечно, из-за Габриеля. Я должна была хранить молчание, потому что он принял нас всех, Кирилла, тебя, меня.

Наташа нервно поправила волосы.

— Значит, это все было для нас! — крикнула она. — Ты все устроила как нельзя лучше, только не подумала обо мне. Что я теперь должна чувствовать, узнав, что восемнадцать лет любила человека, который не был моим отцом? Ты об этом никогда не думала!

Она отступила на шаг, чтобы прислониться к стене, словно боялась, что упадет.

— Все эти годы ты врала мне… Не могу поверить.

Она смотрела на мать с удивлением, почти испуганно, широко раскрыв глаза.

— А после смерти папы ты отправилась на поиски любовника, не так ли? — прошипела она.

— Да, это было основной причиной моей поездки в Берлин. Я должна была знать, жив ли он. Мы встретились. И расстались снова, — призналась Ксения, перед тем как добавить вполголоса: — Это единственное, что у нас хорошо получается. Расставаться.

Ксения выдохлась. Как бы защищаясь, она положила руку на живот, не отводя взгляда от Наташи. Страдания дочери разрывали ее сердце. Дети Макса… Дети невозможной любви, которой она гордилась. Никогда и никого она не полюбит так, как его. «Нужно только время, чтобы я смогла заставить его это понять, и их тоже», — думала она.

— Оставь меня, пожалуйста, — сказала Наташа подавленно. — Мне нужно побыть одной.

Ксения тяжело поднялась, словно старуха. Все ее тело болело. Но она держалась прямо, расправив плечи. Только губы дрожали. Поравнявшись с дочерью, Ксения остановилась.

— Не дотрагивайся до меня! — потребовала Наташа. — Только не дотрагивайся до меня!

Поймав ее взгляд, совсем как у Макса, Ксения поняла, что ее страхи были обоснованны. Наташа отдалилась от нее. Теперь, чтобы достичь взаимопонимания, нужно будет пройти долгий и трудный путь, памятуя о бегстве и той ране, которую Осолины получили в наследство и которая стала казаться их семейным проклятием. Что ж, пусть так. Ксения, всегда в одиночку боровшаяся с трудностями, научилась уважать желания своей дочери, зная, что рано или поздно настанет день, когда Наташа фон Пассау сама пройдет эту дорогу, чтобы вернуться к ней.