— А что потом?

— Да подожди ты с расспросами, мама! Он только что переступил порог! — воскликнула Наташа. — Дай ему время перевести дух.

Кирилл бросил на девушку любопытный и одновременно веселый взгляд. Он всегда питал слабость к своей племяннице, которая темпераментом напоминала ему старшую сестру. Несомненная грация, правильные черты лица. Она была живой, активной, любознательной и всегда первая бросалась ему на шею, едва он появлялся в доме.

— Ты разве не торопишься на занятия? — спросила Ксения, посмотрев на часы.

— А обещаешь, что останешься с нами ужинать, дядя Кирилл?

— С удовольствием, моя голубка. Теперь беги. Не хочу, чтобы из-за меня ты опоздала.

Наташа прижалась к нему, потом сунула под мышку книжки и хлопнула дверью. Кирилл, улыбаясь, покачал головой.

— Она очень на тебя похожа, — сказал он, садясь на канапе.

— Надеюсь, что это не так. Мне часто говорили, что я просто ужасна.

Вглядываясь в лицо старшей сестры, Кирилл почувствовал, как у него защемило в сердце.

— Просто у тебя украли твою беззаботность. Тебе непременно нужно было найти способ бороться против несправедливости.

Ксения слабо улыбнулась, садясь напротив него. Как всегда, Кирилл был безупречно элегантен. Густые, зачесанные назад волосы, располагающее лицо, полные губы. Он казался таким уверенным в себе, что она даже позавидовала. Ему повезло пройти через войну без серьезных ранений, он сражался в африканской пустыне, потом во Франции, после чего участвовал в форсировании Рейна под командованием генерала Латра. Война превратила его в мужчину.

— Маша сказала, что ты вернулась из Берлина. Никогда бы не подумал, что ты пробудешь там так долго. Я тоже там был. Мы могли бы там встретиться. Почему ты меня не предупредила?

«Потому что я была слишком занята тем, чтобы вдохнуть жизнь в человека, которого люблю», — с горечью подумала Ксения.

— Ты прекрасно знаешь, как сложно было общаться из-за всех этих оккупационных зон, — сказала она.

— Да ладно тебе! — улыбнулся Кирилл. — Это ведь не иголку в стоге сена искать.

— Что ты имеешь в виду?

— Берлин всегда занимал в твоем сердце особое место. Не думай, что мне об этом не известно.

Раздосадованная, Ксения прикусила губу, с беспокойством думая о том, что младший брат, которому она пела колыбельные и исправляла домашние задания, которого держала за руку, когда они переходили через улицу, стал взрослым мужчиной и теперь знает обо всех ее комплексах и привязанностях.

— Я привезла печальные новости из Берлина. Ты еще не знаешь про Селигзонов.

— Нет. Но я предположил наихудшее.

— Наихудшее случилось. Сара, Виктор и малышка Далия.

Он нервно пригладил волосы. По его потемневшему взгляду было видно, что ему больно.

— Я к этому никогда не привыкну, — сказал он.

— Никто из нас к этому никогда не привыкнет.

— А как Феликс и Лили?

— Их жизнь никогда не будет прежней. Надеюсь, что они смогут справиться с этой болью. В противном случае она будет их медленно убивать, — тихо сказала Ксения.

Кирилл поднялся и стал ходить взад-вперед по комнате. Салон вдруг показался ему слишком тесным. Ксения молча смотрела на него. Каждая секунда, проведенная с братом, была для нее особенно ценной. Чудо, что война не забрала его. Четыре долгие года Кирилл вел отдельную жизнь, не окруженный ее заботой. Он вернулся в день знаменательный и зловещий одновременно. В день освобождения Парижа, когда Габриель хотел ее убить. В этом самом салоне, в его обманчивой тишине, она ощутила холод ствола на виске и покрылась холодным потом с головы до ног.

— Я собираюсь вернуться в Германию, — сказал Кирилл.

— А я полагала, что теперь тебя демобилизуют, — удивилась она. — Кстати, я не понимаю, почему ты все еще на службе?

— Столько страданий, Ксения… Мы не можем оставить всех этих людей на произвол судьбы.

Сунув руки в карманы, он посмотрел в окно.

— О чем ты? О немцах? Что мы можем для них сделать? Понадобятся годы, чтобы все восстановить. В любом случае, они получили то, что заслужили.

Кирилл удивился черствости сестры и металлическим ноткам в ее голосе. Многие так считали, но от нее он не ждал этих слов. Ксения могла быть жесткой, но редко бывала несправедливой.

— Я думаю о беженцах. О тех, кого стыдливо называют «перемещенные лица». Прекрасный эвфемизм! — усмехнулся он. — Тем более что это касается тех, кого собрали в лагеря беженцев. А ведь некоторые из этих лагерей не так давно были концлагерями.

Тень беспокойства легла на лицо Кирилла, который стоял, опустив плечи. Ксения вздохнула. Это было чересчур. Только не Кирилл, не он. Он не должен быть захвачен и сломлен этой мировой скорбью, которая ощущалась не только в Германии, но и во всей Европе, особенно в странах, попавших под советское ярмо. Война сорвала с места около шестидесяти миллионов человек, этих людей разбросало по Европе вопреки их желанию. От этих цифр кружилась голова. Военнопленные, беженцы, жертвы безжалостной политики Гитлера и Сталина, те, кого война лишила крова, люди с неопределенным будущим, выходцы из многих стран и территорий, названий которых союзники даже не слышали раньше и, соответственно, не знали ни их историю, ни географическое расположение. Более десяти миллионов таких несчастных влачили жалкое существование в лагерях союзников, где их содержали кое-как.

— Это абсурд, Кирилл! — возмутилась она не так эмоционально, как можно было ожидать. — Тебе нужно подумать о своем будущем. Тебе скоро тридцать. Ты учился, чтобы стать адвокатом. Теперь ты должен найти работу по специальности, создать семью. Ты должен начать вести нормальную жизнь.

Он промолчал. С улицы доносились крики детей, которых вели на прогулку в Люксембургский сад.

— Как начать нормальную жизнь после всего, что довелось пережить? Притвориться, что ничего не было? Но как можно быть безразличным, Ксения? Когда-то и мы прошли через это.

«Ничего не проходит бесследно», — думала она. Изгнание закалило Осолиных. Но разве она не боролась именно для того, чтобы прошлое не стало притягивающим и горьким для ее брата?

— Ты разве помнишь? — прошептала она. — Ты был таким маленьким. Я хотела уберечь тебя от всего этого. Надеялась, что хоть ты все забыл.

— Я помню запах. Запах грязи. Помню, что было очень холодно на корабле, когда умерла мама, — сказал он с дрожью в голосе. — Я помню страх, взгляды посторонних людей, когда мы приехали в Париж… Только во время войны я понял, что твоя суровость была словно крепостная стена для всех нас. Ты всегда стремилась защитить меня и Машу. Я никогда в тебе не сомневался. Ни секунды. У меня всегда был кто-то, к кому я мог обратиться за поддержкой.

Он сделал паузу, повел плечами.

— Когда я посетил лагерь беженцев в первый раз, все эти ощущения детства, которые я, говоря откровенно, тоже надеялся забыть, снова воскресли… Это случилось во время увольнения. Я пришел туда просто из любопытства, а потом остался, чтобы помочь. Надо, чтобы эти люди тоже имели кого-то, к кому они могли бы обратиться, — сказал он несколько смущенно.

— Но ты их не знаешь, Кирилл! Печаль — словно заразная болезнь. Если ты слишком долго будешь поддаваться ей, она разрушит тебя. Она уже отпечаталась на твоем лице. Все прекрасно понимают, что среди этих людей прячутся и матерые нацисты! Группы бывших военнопленных стали преступными бандами и терроризируют население в провинции. Без оружия в лагеря беженцев нечего и соваться. Повернись спиной к этому хаосу, и тогда твоя жизнь снова станет счастливой.

Тень раздражения пробежала по его лицу.

— Ты опять пытаешься меня защитить, словно мне пять лет. Среди этих людей есть русские, которые не хотят возвращаться в Советский Союз. Сама мысль, что их могут туда отправить насильно, приводит их в