— Все можно объяснить, но не всем, каждому и сразу. Думай!

Да, а он прав! Подобрал малозначительные факты, но если сложить их вместе… Неудивительно, что на каждый из них, в отдельности, военная контрразведка не обратила внимания. Он и сам бы просмотрел. Армейцы с себя и начнут, обязательно желая не выносить сор из избы. Они теперь в фаворе, под каждый чих чуть ли не платочек подносят.

Но к кому обращаться? Теперь Елизаров не доверял и своему руководству.

Где реакция? Он же подробно и добросовестно направлял все наверх. Но оттуда одни окрики: не суйся, не паникуй, сами знаем что делаем. По той причине он и сведения Ненашева никуда не посылал, опасаясь дурных сюрпризов. Нет, так можно сойти с ума!

— Что, проникся? Нужна твоя помощь. Давай, хоть штаны на местных военных попробуем натянуть, — капитан усмехнулся и протянул несколько листков. Текст не содержал ничего провокационного для зоны государственных интересов Германии и попутно гарантировал пограничнику небывалый карьерный взлет… если все подтвердится.

«Дорога в ад вымощена благими намерениями», — подумалось Елизарову. Нет, на его принципы Максим не посягал, как и на присягу. И совесть не станет долго мучиться, хотя что-то заставило его поморщиться. Выяснилось, что капитан умеет просчитывать многое, в том числе поведение его начальников, предлагая готовиться к худшему варианту самостоятельно [376].

А голове еще вопрос. Кто в погранотряде «барабанит», словно целый оркестр? Ненашева спрашивать бесполезно, на такую откровенность он никогда не пойдет. Своих людей так просто не сдают.

Панов, выясняя, почему заставы в ночь двадцать второго поднимались по тревоге сами[377], нашел ряд деталей. Чем дальше расстояние от города, тем меньше нарушителей отправлялось «на Колыму».

Больно массовое явление. Поток не коварных шпионов и лихих контрабандистов, а тех, кто за столом с картошкой, сальцем и под водочку желал пообщаться с братом, кумом, отцом, сестрой, матерью. Долго жили они в единой стране, а граница прошла по живому.

Да, Панов сам видел, как люди, одетые в гражданку, пилили на заставе дрова и подметали двор. Ему поясняли, что вечером их покормят… и отпустят. Но не в том выгода. Такой человек в благодарность сам становился союзником, помогая выявлять настоящих непрошеных гостей.

Объяснялось все легко. Никому не нужны проблемы рядом с домом [378].

Но ситуацией пользовались и немцы. Капитан думал, что в декабре сорокового, выступая на совещании, генерал армии Жуков предвидел многое[379]. В том числе – заблаговременную заброску крупной партии диверсантов. Как раз сегодня утром на той стороне махнули флажком. Вперед, ребята! Но за электричку, навстречу – все претензии к погранцам.

Феноменальной памятью Панов не обладал, но помнил «направления», откуда в СССР пойдет основной поток злодеев, и объекты, интересующие абвер. Туда и предложил добавить сил, язвя о линейной тактике охраны границ. Разведчик лишь вздохнул, этих самых сил им постоянно не хватало. Возраставшая безнаказанность прорывов стала в этом году обычным явлением.

Елизарову скоро должны позвонить с девятнадцатой заставы[380] , где взяли во время перехода границы пару умелых, но очень разговорчивых диверсантов[381]. Их прозрачные намеки про одно воскресенье заставят Елизарова еще кое-что вспомнить и суетиться интенсивнее.

Никто ничего толком не понимал, и к обеду комбата мучили одним и тем же вопросом, про заявление ТАСС. Какая может быть теперь война, товарищ капитан? К чему нас готовишь?[382]

— К десанту через Ла-Манш, — в сердцах брякнул Максим и пожалел. А если кто-то запомнит, а лет через пятьдесят фраза попадет в голову историка, абсолютно не знакомого с логистикой. Жалко не финской мелованной бумаги, а русского леса, который лучше бы пошел на печать книжек Сутеева.

Решив прекратить слухи, он в обед построил батальон и объявил, что телеграфное агентство – это, конечно, хорошо, но вот международную обстановку он понимал, понимает и понимать будет исключительно из прямых указаний товарища Сталина.

Мотнул головой в сторону Польши и процитировал, старательно и четко выговаривая слова «Мы стоим за мир со всеми странами, но должны быть всегда готовы ответить двойным ударом по врагу, пытающемуся нарушить неприкосновенность советских границ»[383]. После поинтересовался, усмотрел ли кто в заявлении какие-то особые указания относительно их батальона? Какая его роль в масштабе неизбежной общемировой пролетарской революции? Точно! Уперто стоять на позициях и защищать первое в мире социалистическое государство!

«А любопытные – в очередь к наблюдательной вышке», ехидно добавил комбат. Смотреть, как немцы там проводят ответный митинг под красными знаменами и скоро полезут к нам брататься.

Не услышав больше вопросов, разогнал всех, к чертовой матери, на занятия. Вдогонку посоветовав чаще читать «Краткий курс». Лично знание цитат проверит, особенно про то, что Германии скоро «потом видно будет», над кем господствовать[384].

Суворов слова капитана старательно записал, мало ли чего.

Иволгин мигом умчался в политотдел, узнавать, куда опять метнулась генеральная линия. Не придется ли снова твердить о нерушимой дружбе Советского Союза с Германией, и назначать ли вновь главным врагом Англию – вечный и главный оплот мировой буржуазии [385]. Объяснять, на что надеялся Черчилль, пожелав поссорить два социалистических государства?

Но разговоры были и будут. Голова у бойцов в вопросах политики работает не хуже, чем в его время.

Вспомнил, как недавно сел в лужу лектор из политотдела. Минут двадцать то бухтел про устройство СССР. А потом дернул, на вид, малахольного бойца – «типа что понял?» Закончилось тем, что Иволгину пришлось спасать и лектора, и красноармейца. Умных субъектов, младше начальника по званию, в армии не любят по традиции.

Бывший сотрудник Госплана закатил политруку лекцию на полтора часа[386]. Зато у Суворова появился толковый помощник.

Ну вот, привез кого-то замполит, опять придется ломать график боевой подготовки. Почти митинг собрал.

«Ой!», он поморщился, «сейчас начнет канитель».

Примерный набор фраз Ненашев знал. Враг не победит, потому что наша армия морально более стойка и лучше вооружена. У нас умелые командиры, которыми руководят партия и великий вождь народов товарищ Сталин. Наш боец стоит выше любого солдата иностранной армии, потому что сбросил с себя иго капитализма, а тот еще не успел. Нас поддержит надежный и сплоченный тыл. Враг будет отброшен и бит на его же территории. Ну, еще там что-то про интернационализм и дружбу пролетариев всех стран и то, что немецкие рабочие неприметно поднимутся.

Эх, дайте товарищу бубен!

— Товарищи, прошу вас спокойно отнестись к заявлению ТАСС. Война с фашизмом неизбежна. Но, вы даже не представляете себе, как мы близки к этой войне! — неожиданно для Ненашева начал лектор, а потом очень едко прокомментировал текущую международную обстановку, деликатно меняя слова ненормативной лексики на синонимы.

Панов аж заслушался, есть и тут острые на язык люди и, аккуратно едкие, в суждениях![387]

Через час он закончил и народ принялся обсуждать выступление, разделившись примерно на две группы. В первой «военные специалисты» яростно спорили, как долго продлится война.

— Две-три недели – и мы будем в Берлине.

— Нет, так быстро не управимся, месяца три – и будет наша полная победа.

Спорили и о судьбе Германии, как скоро немецкий рабочий класс свергнет Гитлера; как быстро