Отворачивается от Веры Викентьевны и, быстро развернувшись, замахивается для удара. Но у сидящей на стуле Веры Викентьевны в руке оказывается пистолет.

Вера Викентьевна. В чем преуспели за эти годы, так это в обороне без оружия. Я этим новшествам не обучена, боюсь их, поэтому при следующей попытке вынуждена буду вас просто шлепнуть. А я не для этого сюда пришла.

Анита. А для чего?

Вера Викентьевна. Садитесь. Терпеть не могу, когда собеседник стоит. Знаете, в ЛПБ есть такая пытка для подследственных — стойка. А я не следователь.

Анита медленно опускается на стул.

Не будем тратить времени на рассказы о том, откуда я знаю, что ваша кличка Кармен, что вы лейтенант службы ЛПБ, что ваше задание — опекать полковника Нестерова. Я работаю в архивах той же самой службы и ежедневно имела контакт с Егором Ивановичем. Но в отличие от него, я работаю в архивах с тысяча девятьсот тридцать первого года и кое о чем знаю больше, чем даже сам Лаврентий Павлович Берия.

Анита (иронически). Очень интересно! Значит, насколько я поняла, готовится заговор против советского правительства, и полковник Нестеров обманом назначен на роль палача?

Вера Викентьевна. Только не палача. Палачей у Берии достаточно. Исполнителя.

Анита. А какая разница?

Вера Викентьевна. Палачей обычно не убивают. Это уважаемая профессия. А исполнитель — это винтик одноразового использования.

Анита. Интересно, кто же будет его палачом?

Вера Викентьевна. Вы.

Анита. Значит, я приобрету уважаемую профессию?

Вера Викентьевна. Не успеете. Вам тоже определено быть винтиком. Вы будете только исполнять роль палача. Вам не доверят такого почетного дела. Но после того, как это случится…

Анита. Что случится?

Вера Викентьевна. Убийство героя-полковника из глупой ревности — очень много людей узнает, что убийца — студентка Московского университета, еще недавно обучавшая свою будущую жертву испанскому языку, темпераментная девушка Анита Хосе Санчес. О том, чтобы это стало известно и у нас, и за рубежом, — позаботится тот же «Огонек». И спецслужбы прессы.

Анита. А я буду в тюрьме?

Вера Викентьевна. А вы надеетесь, что уже будете в Испании, как вам обещали? Нет, всего за одну ночь до справедливого суда вы в тюрьме покончите с собой, как ваша подруга Зоя Щеглова.

Анита, потрясенная словами Веры Викентьевны, молчит. Вера Викентьевна убирает пистолет в сумку. Анита видит это.

Анита. Откуда вы все это знаете и почему я вам должна верить?

Вера Викентьевна встает и, волоча за собой стул, подходит к Аните и садится около нее.

Вера Викентьевна. Документальных доказательств моего прогноза я вам, к сожалению, предъявить не могу. Единственное мое доказательство — это моя тридцатипятилетняя, с тысяча девятьсот девятнадцатого года, работа в ЧК. Но если верность, любовь и ненависть для вас равносильны документу, я вам расскажу, зачем я здесь. (Анита кивает.) Я ровесница века. Это не очень оригинальная характеристика, но что же делать? В шестнадцатом году мне, соответственно, исполнилось шестнадцать. Но тогда взрослели раньше и влюблялись серьезнее. Я проводила лето в Грузии, в семье моей подруги, в богатом черноморском имении. Там жил старик-садовник, а в то лето к нему приехал племянник Ладо. Эта встреча решила всю мою судьбу. Ладо уже тогда считался старым подпольщиком. Старым!.. Ему было двадцать три года… В семнадцать лет я ушла из дома, исчезла для родных и друзей. Я переменила много имен и фамилий, но постоянной оставалась моя подпольная кличка — Куница… В восемнадцатом году в Москве мы получили личное, строго секретное задание от Феликса Эдмундовича и переехали в Баку. К тому времени мы с Ладо поженились. Тогда в Азербайджане были у власти мусаватисты — была такая буржуазно-националистическая партия с очень агрессивной программой. Их политические расчеты опирались на вооруженную поддержку англичан. Коммунисты работали в подполье. Через Ладо и через меня шла связь с центром. Мы совершенно вошли в свои новые роли — богатых грузинских аристократов, решивших вложить средства в нефтяные предприятия. Ладо был очень красив, остроумен, умел располагать к себе людей. Женщины сходили по нему с ума, и хотя я понимала, что все это — лишь вынужденная игра, но тоже иногда чуть не сходила с ума от ревности.

О том, кто мы такие, на самом деле знал только один человек в Баку — наш связной. И вдруг — Ладо арестовывают. У нас дома, у меня на глазах… Меня не тронули. Я бросилась к нашему связному, сообщила ему о случившемся. Связной предложил план спасения Ладо. У него был приятель в английской контрразведке. Связной был уверен, что, если англичанину предложить взятку, — он сможет устроить Ладо побег. На мое имя в бакинском банке лежала крупная сумма партийных денег. Но это был единственный шанс. Мы поехали в банк, я беспрепятственно получила деньги и передала их связному. Он посоветовал мне вернуться домой и спокойно ждать. Я так и поступила, но в тот же вечер меня арестовали… В английской контрразведке я попала на допрос к знакомому офицеру, частому гостю в нашем доме, моему поклоннику. Он сказал, что Ладо уже расстрелян и что меня, вероятно, как это ни горько, ожидает та же участь, и он ничем не может мне помочь. Я не хотела ему верить: у них не могло быть против нас никаких серьезных улик. Я прямо спросила, что послужило поводом для нашего ареста. Англичанин также прямо ответил мне, что с нами давно работал агент по кличке Оборотень. Я нашла в себе силы засмеяться. Моя вера в то, что Ладо не расстрелян, что наш арест — провокация и все еще может кончиться благополучно, окрепла. Я сказала, что не верю ни в привидения, ни в оборотней. Тогда он открыл дверь и поманил кого-то из коридора. И тут вошел наш связной. Англичанин спросил, знаю ли я этого человека. «Нет», — ответила я. «Зато я тебя знаю, Куница», — сказал наш связной и ухмыльнулся…

Анита. Вас спас англичанин?

Вера Викентьевна. Нет, помог случай. Но об этом в другой раз, если доживем, — у нас очень мало времени. Короче, я оказалась в Иране, без малейших средств к существованию, без связей. Вопреки логике я продолжала верить, что Ладо жив, — и только это придавало мне силы. Удалось перебраться в Турцию. Там уже были русские беженцы, эмигранты. Я растворилась в их среде, не гнушалась никакой работы… Четырнадцать месяцев надежды — и через потайные горные тропы я вернулась в Грузию, уже советскую. Под охраной сотрудника ОГПУ меня привезли в Москву. Я подробно рассказала Феликсу Эдмундовичу про историю с Оборотнем. Через месяц Дзержинский вызвал меня и сказал, что следы Оборотня удалось проследить до границы: он, видимо, бежал вместе с англичанами за пределы страны. Вскоре я получила новое задание Феликса Эдмундовича и отбыла на Дальний Восток. В тридцать первом году, когда я просматривала газеты, мне попался на глаза портрет нового Первого секретаря Закавказского крайкома партии Лаврентия Павловича Берии. Серая, неясная газетная печать, расплывчатые черты… У меня кольнуло сердце и перехватило дыхание… Но как ни гнала от себя чудовищное подозрение, оно все больше одолевало меня.

Я просматривала все газеты, журналы, какие только могла достать, — но он больше не появлялся на фотографиях, даже на коллективных. Тогда руководители снимались часто, а он?.. И мое подозрение начало становиться уже уверенностью: Техник — так была кличка связного — и Лаврентий Берия — одно лицо. Конечно, он пополнел, залысины стали больше, появилось пенсне. Но так ухмыляться, как на фотографии, мог только один человек на свете. Которого я знала под другой кличкой — Оборотень!

Не стану тратить время на рассказ о том, как навсегда исчезли из жизни и документов следы старой подпольщицы Куницы, как в Баку, в архивах ОГПУ, появилась скромная сотрудница — одинокая женщина, имя и отчество которой скоро забылось, потому что все обходились прозвищем Архивная мышка. И когда в тридцать восьмом году Берия, дорвавшись до поста Нарковнудела СССР, затребовал в Москву вожделенные архивы мусаватистской разведки, которые были связаны в подвалах ЧК, вместе с этими бумагами в Москву,