Огата вытащил руку из-под футболки Касуми и лег на спину, подложив руки под голову.

— Это мне неведомо.

— Какие перемены? — Касуми пыталась сдержать ни с того ни с сего участившееся сердцебиение, вглядываясь в безмятежные глаза за стеклами очков.

— Этого я не знаю. За все эти четыре года ничего не изменилось, твои мысли были заняты только Юкой, так ведь? Меня не покидает чувство, что пора уже чему-то произойти. Может быть, это что-то случится извне.

— Извне?

— Ну да, что-то изменится независимо от твоих усилий, извне. И в ответ — что-то изменится внутри тебя. Но что конкретно, я не знаю.

— Может быть, Юка найдется?

— Не знаю, будет это что-то хорошее или плохое, но в конце концов любая ситуация должна разрешаться. Ныне же будешь со мною в раю, — невразумительно бормотал себе под нос Огата.

Касуми знала, что это цитата из Библии, но понятия не имела, что она означает. И никогда не интересовалась этим, как иные ревностные верующие.

— Сэнсэй, вы как-то сказали, что слова — инструмент. Почему вы мне это говорили?

— Верно, слова — инструмент. В моем случае инструмент, которым я торгую. Но бывают слова иного толка, те, что проходят через кровь и плоть. И это очень хорошо.

— А как их различить?

— Когда вцепится тебе что-нибудь когтями в сердце, вот это оно и есть.

Касуми нравился этот невзрачный, потрепанный старик. Благодаря ему она и смогла пережить такое тяжелое для нее время.

Случилось это через несколько дней после разговора с Огатой. Касуми, как обычно, пришла с работы домой и вместе с Рисой поспешила за покупками, еле успевая до закрытия магазинов. По пути заскочили в книжный — надо было купить кое-что для Рисы. Когда вернулись, в прихожую вышел явно заждавшийся их Митихиро.

— Привет. Поздно вы что-то.

Касуми опустила увесистые пакеты на ступеньку-возвышение перед входом в квартиру.

— Прости. Ты рано сегодня.

— Да, заказы сегодня рано доставил.

— Понятно. Я ужин сейчас приготовлю.

— Да ничего, не суетись. Нужно поговорить.

Они проводили взглядом Рису — та бросилась к телевизору, вот-вот должны были начаться мультики. Оставшись вдвоем в коридоре, они зашептались:

— Что случилось?

— Только что звонили с телевидения. Сказали, что опять снимают передачу о пропавших без вести детях, спросили, не хотим ли мы принять участие.

Так вот о каких «переменах» говорил Огата. Вот они — «перемены извне».

— Давай пойдем! — оживилась Касуми.

Ответ жены явно удивил Митихиро — он посмотрел на нее с подозрением.

— Ты правда не против?

— Правда, пойдем! И Огата-сэнсэй сказал, что уже пора произойти каким-то переменам. Я уверена, он это и имел в виду. Поэтому мы обязательно должны пойти.

— Огата-сэнсэй?

В голосе Митихиро сквозило сомнение. Касуми сделала вид, что не заметила реакцию мужа.

— Да.

— Мне, конечно, все равно, только это опять привлечет к нам внимание. — Митихиро мучили противоречивые чувства.

Через два года после исчезновения Юки они уже участвовали в похожей передаче. Они согласились на съемки, рассчитывая получить хоть какую-нибудь информацию, но результаты были плачевными. На них обрушился поток анонимных звонков и писем — опыт был не из приятных. Большинство людей сочувствовали им и пытались подбодрить. За этой категорией следовали религиозные зазывалы. Но больше всего крови Касуми попортили ложные информаторы и любители позлословить.

К примеру, пришло письмо, где было написано: «Я воспитываю Юку-тян. Она растет хорошей девочкой, не беспокойтесь за нее». В конверт даже не поленились вложить фотоколлаж, где использовалась фотография Юки из объявления о ее розыске. Было и такое тревожное послание: «Видела вашу дочку на Хоккайдо в одежде паломницы». И каждый раз, получив подобное послание, они связывались с Асанумой, и тот проверял достоверность той или иной информации. И почти всегда за этими ложными сведениями стояли любители розыгрышей. Иногда в письмах содержалась и откровенно жестокая клевета. «Мы знаем, что вы убили собственного ребенка. И ее останки лежат на дне Сикоцу. Убив, вы спрятали труп в сарае, а потом под покровом ночи отвезли его подальше от берега и утопили. А в качестве груза использовали бетонный блок». «Преступник ваш муж. Он изнасиловал собственную дочь, а когда она подняла шум, убил ее». «Есть свидетели, видевшие, как вы с Исиямой выходили из отеля. На самом деле девочка — ребенок Исиямы, и мы знаем, что ваш муж убил ее. Сами вы проститутка, а муж ваш детоубийца». «Жена хозяина дачи не внушает доверия. Не сомневаюсь, что это она убила из ревности». «Ребенок пропал по родительскому недосмотру. Возмутительно, что у них еще хватает наглости взывать к общественности через радио и телевидение! По родителям с таким извращенным мышлением Сибирь плачет!»

Стоило об этом вспомнить, и Митихиро тут же начинало трясти от досады и гнева. Именно поэтому он пребывал в нерешительности.

— Неизвестно, что нас ждет на этот раз. Я-то переживу, а ты как?

— Не волнуйся за меня, давай поучаствуем. Вдруг новости будут. У меня почему-то такое предчувствие.

Митихиро хранил молчание, а Касуми энергично продолжала:

— Если ничего нового не будет, тогда в этом году я поеду на Сикоцу одна.

— Ты уверена? Ничего, если я не поеду?

— Ничего, просто у нас по этому поводу разные мнения, — решительно произнесла Касуми.

Во взгляде Митихиро промелькнула печаль отвергнутого. Касуми сожалела, что задела мужа своими словами, но назад пути не было. Стоя перед зеркалом в ванной, она поймала себя на мысли, что однажды испытывала похожее чувство. Было это в тот вечер, когда они с Исиямой решили, что поедут на Хоккайдо, когда она осознала, сколь сильно отдалилась от мужа и сколь на многое готова ради Исиямы.

Сейчас, спустя столько лет, из зеркала на нее снова смотрело лицо женщины, нарушившей супружескую верность.

Автобус исчез. Тот самый, что вечно торчал из сада. Как не бывало. Касуми стояла, остолбенев от удивления, перед домом Огаты. Она пришла, воодушевленная новостью о телепередаче, а тут такое… Касуми стояла и смотрела на сухое углубление в земле — все, что осталось от автобуса.

— Мориваки-сан!

Когда Касуми уже повернулась в сторону крыльца, решив поинтересоваться у жены Огаты, в чем дело, кто-то похлопал ее сзади по плечу. Она узнала верующую, женщину средних лет, с которой не раз встречалась у Огаты. Вроде бы та преподавала родную речь в частной средней школе. У нее всегда было какое-то сонное лицо, но при этом одевалась она ярко, броско: в нарядах ее преобладали розовые и зеленые расцветки. Сегодня на женщине был желтый костюм с короткими рукавами, в руках — голубая сумка.