Дворец называют Висячим, оттого что он вроде как висит на краю пропасти. Это еще одна причина, по которой Айша захотела хотя бы внутри обустроить все по-домашнему, словно в викторианской Англии. Она жуть как боится высоты. Ладно, в конце концов, вид дворца — дело не самое важное. Важнее другое. Этот дворец — духовный дом Синей джинн, и она прибывает сюда каждый год в январе, чтобы закалить сердце. — Мисс Угрюмпыль улыбнулась. — Так мы, во всяком случае, называем то, что здесь происходит. Понимаешь, девонька, все знают, что у Айши не сердце, а кремень. У нее и должно быть такое сердце, чтобы вершить суд над всеми джинн на земле. И она закаляет его здесь, в этом дворце. Я не вправе рассказывать, каким образом, но, если бы она не проводила здесь один месяц в году, она стала бы добрейшей старушкой, из тех, что вяжут внукам носки и держат в кармане пряники. А у нашей Айши характер крутой… Но я ее ни в чем не обвиняю — знай я все, что ведомо ей, я, наверно, была бы такой же.

— А какое отношение все это имеет ко мне?

— Неужели не сообразила? На чемпионате в Нью-Йорке меня уверяли, будто с головкой у тебя все в порядке. До сих пор не поняла?

Филиппа покачала головой.

Мисс Угрюмпыль пожала плечами.

— Сама я, понятное дело, ни во что не посвящена. Но я так разумею, что она хочет сделать тебя следующей Синей джинн.

— Что за глупость! — воскликнула Филиппа. — Мне всего двенадцать лет.

— В истории была куча королей и королев, которые взошли на трон еще в подгузниках, дорогая. Ни младость, ни старость в таком деле никогда не считались препятствием.

— Но я не хочу быть Синей джинн, — настаивала Филиппа. — Я отказываюсь.

— Вот и скажи ей об этом. Ей, а не мне. Если хочешь, отведу тебя к ней прямо сейчас. Она тебе все растолкует, ответит на все вопросы, какие у тебя остались.

— Ведите, — твердо сказала Филиппа. — Ведите меня к ней. Чем скорее мы проясним ситуацию тем лучше. Я понимаю, что это — большая честь. Но я просто не готова принять на себя такую ответственность.

Вслед за мисс Угрюмпыль Филиппа вышла из спальни и проследовала по длинным коридорам и вниз, по широкой лестнице. Дом казался пустым, но у Филиппы сложилось впечатление, что здесь полно привидений: она увидела в одной из комнат самостоятельно двигавшийся пылесос, а у подножия лестницы тряпка сама полировала деревянные перила. Заметив тревогу Филиппы, мисс Угрюмпыль объяснила, что вся прислуга Айши невидима.

— Из всей свиты в Вавилоне я — единственная, кого можно видеть живьем, — сказала она Филиппе. — С обычными слугами, хочешь не хочешь, приходиться разговаривать. А на невидимок можно не тратить время. Так что они куда удобнее. Старушка не прочь их иногда слышать, но видеть не желает.

— Но сами-то они не возражают?

— Им хорошо платят, — покачала головой мисс Угрюмпыль. — Здесь они просто выполняют свою работу, а выйдя из замка, снова становятся видимыми. Ничего предосудительного мы с ними не делаем.

— Я бы никогда не смогла привыкнуть к невидимым слугам. — Филиппу даже передернуло. — Они же люди, в конце-то концов. Нет, я бы тут жить не смогла.

— Тебе и не надо ни к чему привыкать, — сказала мисс Угрюмпыль. — Когда дворец станет твоим, ты сможешь все тут переделать по-своему, в любом стиле: хочешь — современный минимализм, хочешь — готику, хочешь — шестидесятые, или рококо, или… Короче, на твой вкус. А можешь даже вернуть замку первоначальный облик, как в древности. Суть в том, что тебя никто не заставляет жить в таких хоромах. Мне самой не доводилось сидеть ни в лампе, ни в бутылке — Айша говорит, что я бы этого не пережила, — но я полагаю, что принцип почти такой же.

Филиппа замотала головой:

— Я ни за что не стану тут жить, даже если устроить вместо дворца пятизвездочный отель «Времена года».

— Айша и в этом дворце имеет все, что пожелает. Зачем ей слуги, если она сама может всем себя обеспечить? Новейшие книги, фильмы, свежие газеты, лучшая в мире еда и вина. В остальном она полностью полагается на меня. Без ложной скромности скажу, что мы стали весьма близкими подругами.

Они вошли в огромный белый зал, который напоминал уже не покои королевы Виктории, а приемную индийского махараджи. Мисс Угрюмпыль пояснила:

— Виктория правила не только Великобританией, но и Индией. Что и нашло свое отражение в убранстве этого зала. Он называется Дурбар, на тамошнем языке это слово означает большое сборище. Я-то в Индии не была. Но слышала, что красота там неописуемая. И этот зал, согласись, великолепен.

— А откуда вы сами родом, мисс Угрюмпыль?

— Из Гринвилла. Это в Северной Каролине. Мечтаю когда-нибудь туда вернуться.

— Вы давно не были дома?

— С тех пор, как начала работать на Айшу. Значит, сорок пять лет.

— Вы не были дома сорок пять лет?

Мисс Угрюмпыль задумчиво кивнула.

— Но почему вы не возьмете отпуск?

Они уселись около окна, из которого, как и в спальне, не открывалось никакого вида, только лился все тот же яркий и густой свет.

— На этой работе отпуск не положен, — сказала мисс Угрюмпыль. — Это указано в нашем договоре с Айшой, который я подписала, поступая на службу. Другое условие состояло в том, что я не имею права просить о повышении зарплаты. То есть вначале я могла попросить любую зарплату, самую невероятную, но потом она уже не могла повыситься. Никогда. Я попросила пятнадцать ты долларов в год. В пятидесятых годах пятнадцать тысяч в год были настоящим богатством. Я думала заработаю на спокойную старость, да еще с лихвой. А сейчас-то это что? Тьфу, а не деньги. Но я не смею просить о повышении. И об отпуске не заикаюсь.

— Почему же не попробовать перезаключить контракт на новых условиях?

Мисс Угрюмпыль покачала головой:

— Во-первых, Айша — человек жестокосердный. Она никогда не согласится. А во-вторых, она обещала мне, что, если я не нарушу наше первоначальное соглашение, в один прекрасный день она дарует мне три желания. Прямо как в сказке. Три желания! Только вообрази! — Она застенчиво улыбнулась. — Вот я и воображаю. Жду. Придумываю, что можно пожелать, когда настанет этот прекрасный день.

Заметив на лице Филиппы сочувствие, мисс Угрюмпыль сказала:

— Зря ты меня жалеешь. Дома, в Гринвилле, никакого волшебства не было. Только суровая действительность. А мне ничегошеньки, кроме волшебства, и не нужно. — Она опять улыбнулась. — Разве это плохо?

— Это как посмотреть… — Филиппа задумалась. — Но мне все-таки кажется, что вы потратит, все эти годы впустую, мисс Угрюмпыль. Ради чего? Ради мечты? Жить-то надо настоящей жизнью.

— Тебе легко говорить, — заспорила мисс Угрюмпыль. — Ты — джинн. Можешь делать все, что хочешь…

— А ведь она права.

Филиппа подняла глаза и увидела Айшу — под потолком, на галерее, которая напомнила девочке церковные хоры с органом.

— Ты можешь изменить мир, в котором живешь, Филиппа, — сказала Айша. — А для нее, как для любого мундусянина, настоящая жизнь — это всего лишь действительность. Просто дерево или просто камень. И в сердце они эту действительность не впускают. В их сердцах живут мечты. Да-да, люди мечтают сердцем, а не разумом. Впрочем, ты во всем разберешься сама. Когда проведешь здесь достаточно времени.

— Я не хочу проводить здесь время, — отрезала Филиппа. — Я хочу домой. Мне лестно ваше предложение, Айша, честное слово. Но это не для меня.