Я знаю, что Ты без работы совсем у меня больной и несчастный делаешься, но помни, что Тебе еще надо много, много сил, чтобы бороться и добиваться того, что Ты находишь нужным в жизни, и все силы Тебе нужны, в каких бы Ты ужасных условиях ни находился. Помни всегда об этом и береги свои нервы как можно больше. <…>
Я печатаю на машинке, Твоя секретарша мне показала, как это делается, и я всеми пальцами теперь печатаю. Это, конечно, очень просто, но требует практики. Я собираюсь купить переносной Remington, они сейчас самые лучшие, а я могу с большой скидкой его достать. Машинка всегда пригодится, так что я думаю, это не будет расход зря. <…>
Ходишь ли Ты в цирк? Ведь Ты это так любишь. Обязательно пойди и развлекись. Или Тебе доставляет большее удовольствие ходить в оперу в Большой театр? Ведь Москва полна театрами, и если Ты теперь с билетами, то Ты можешь ходить до бесконечности по всем театрам. Это так Тебе хорошо. Я знаю, что скучно ходить одному, то води хоть Шуру или кого-нибудь из ее друзей, ведь они Тебя не боятся, а Тебе все равно, с кем ходить, лишь бы был живой человек рядом…»
«№ 46
…Дорогой Крысеночек, день и ночь думаю о тебе и ребятах и о создавшемся положении. Я думаю, в ближайшие 3 недели должно выясниться, еду ли я к Ив. Петр. [Павлову] и спокойно занимаюсь биофизикой или действительно что-либо выйдет из перевода лаборатории сюда. Я совсем не понимаю, почему М [айский] не разговаривал с R. Мне было определенно сказано, что это будет сделано…»
«№ 82
…У меня сейчас есть маленькая машинка „Корона“. <…> Для упражнения я перевожу Твои письма. Я всегда их читаю Кр[окодилу], а тут хорошее упражнение. Кр[окодил] очень беспокоится о Твоем здоровье, и Ты мне, пожалуйста, отпиши подробно, как Ты спишь и все прочее. Он ведь всегда спрашивает и очень беспокоится, что когда все недоразумения кончатся, то Ты будешь в очень печальном нервном состоянии. Так что, дружочек, Ты об этом подумай. Мы также говорили о том, что Тебе очень трудно быть совсем одному. Я думаю, может быть, детей оставить, а мне приехать? Дорогой мой, дети уже в таком состоянии, когда смогут остаться одни, и я могу на них надеяться, что они будут вести себя хорошо. А сейчас мне кажется, что Ты больше нуждаешься во мне, чем они. Подумай об этом. Твое здоровье дороже всего и для меня, и для детей, и поэтому надо все сделать, чтобы Тебе было лучше. А Ты можешь положиться на меня, что я здесь все оставлю в порядке, и без меня они смогут прожить.
Я думаю, ни для Тебя, ни для меня нет никакого сомнения, что не стоит их никуда везти, пока все недоразумения не выяснятся. Я думаю, Ты прямо так и скажи В. Ив. [Межлауку]. Недоверие не может быть основой прочной и счастливой научной работы — к этому должен прийти тот же В. Ив. А если они этого не хотят принимать за истину, то никто в этом не виноват.
Мы с Тобой можем прожить как угодно, нам не надо ни квартир, ни дач. А надо создать такие условия, при которых Ты бы мог работать. А это возможно лишь при восстановлении полного к Тебе доверия. То состояние, в котором Ты сейчас находишься, грозит полным нервным расстройством, и гораздо лучше это предупредить, чем потом лечить. Сейчас самый важный вопрос — это Твое здоровье, и Ты об этом хорошенько подумай. Нет ничего, чего бы я ни сделала, чтобы это положение облегчить, и я знаю, что со мной Ты можешь говорить, а это уже будет гораздо лучше.
Дорогой мой Петюшек, о детях не стоит сейчас беспокоиться, а самое главное — это Ты. Я говорила с Кр[окодилом] на этот счет и оставила его подумать об этом. И скоро буду опять говорить. Помни, что только при полном здоровье и полном сохранении Твоих нервных сил и возможна Твоя дальнейшая творческая работа.
Вот, дружочек дорогой, подумай хорошенько. И думай только о себе. Дети и я тут ни при чем. Надо взять вполне независимую точку зрения…»
«№ 48
…Завтра пять месяцев, как мы расстались с тобой, Крысеночек. Я так рад твоим фотографиям, увеличенным, с детьми. Они у меня на письменном столе, раздобуду рамочку. Что касается посылки, то получил первую, с сапогами, и вторую, с бумагой. Пришлось заплатить безумную пошлину. За первую хотели сперва 3000 рублей, но часть я заплачу валютой, часть сов. знаками с помощью института. Я их внесу в рассрочку, а то жалования не хватит. <…>
Теперь насчет моего здоровья, скорее нервов. Конечно, все происходит оттого, что я чувствую себя как жучок, подвешенный на веревочке в воздухе. Барахтаюсь ногами, а так как почвы нету, то — ни с места. Я не чувствую людей, не чувствую друзей, не чувствую доверия, не чувствую полезности своего существования, не чувствую уважения к себе, не чувствую, что меня понимают и
Почему меня хотят дрессировать в чем-то здесь? Казалось, мне уже за 40 лет и я сформировавшийся человек. И, главное, вся глупость в том, что вот уже 13 лет я только и думаю о том, как помочь нашей науке и нашему строительству, а от меня хотят либо того, что я считаю вредным, либо того, что я фактически не могу сделать, как, например, воссоздать мою [кембриджскую] лабораторию. Ее можно перевезти — это правда, но воссоздать ее заново, с самого начала, я не в состоянии. Я, конечно, могу заняться физиологией, но этого здесь почему-то не хотят. А я уверен, что годов через 5 у меня были бы не меньшие успехи в этой области, чем в физике.
Ну вот, Крысеночек мой милый, как же твой приезд может это изменить и мне помочь? Только сознание того, что время покажет мою правоту, заставляет меня находить силы для жизни, а любовь к тебе и детям — это другой источник сил. Но, конечно, Аничка, если ты приедешь, то, я думаю, тебя выпустят и тут будут рады твоему приезду. Но, Крысеночек мой милый, я буду так волноваться за ребятишек, что спокойствие и счастье, которые я получу от твоего приезда, совсем поглотятся в этих волнениях. Ведь, дорогая моя, я хорошо понимаю твои чувства и их причины и хорошо знаю, как ты меня любишь, и как ты заботишься о моем здоровье, и почему ты считаешь, что мои нервы сейчас в жалком состоянии. Все это правда, но сознание своей правоты, безусловно даст мне силы пережить все предстоящие испытания…»
1 марта произошло наконец первое движение в переговорах о научном оборудовании. Полпред СССР в Лондоне И. М. Майский просит Резерфорда принять советника полпредства С. Б. Кагана «для беседы». 5 марта Резерфорд отвечает Майскому, что готов принять Кагана. И назначает дату и время: 12 марта в полдень, в Кембридже, в Кавендишской лаборатории.
«№ 92
…Сегодня был интересный день. То, что Тебе обещали и [о чем] говорили, было исполнено, а именно: приезжал гражданин от М[айского] и долго беседовал с Кр[окодилом]. Беседа была очень дружеская, и Кр[окодил] вполне высказал все, что он на этот счет думает, и как, по его мнению, надо с Тобой обращаться, чтобы получить от Тебя максимум успеха, и что, по его мнению, такое обращение, как теперь, погубит Тебя окончательно. И всё в этом духе.
Насчет покупки лаборатории он пояснил, что эта лаборатория — дар Университету от R.S.[74] и что вряд ли Университет примет такое предложение, но что он думает, что если Тебе нужна будет помощь, то, конечно, они все сделают всё, чтобы Тебе помочь,
