этому снисходительно отношусь к другим, потому что искренне считаю их лучше. Надо выработать в себе доброжелательность к людям, и тогда будет легче. <…> Ведь когда любишь, то все легко. Но любить всех непосильно. Таких, как Варвара Павловна Кузьмина, мало. Но доброжелательно относиться ко всем без предвзятости можно, поработав над собой. Я шутя хотела спросить тебя в прошлом письме, не обижаешь ли ты Петю, а ты как бы мне отвечаешь, говоря о своем характере. Да, дорогая моя девочка, береги Петю и Сережу. Ты в семье средоточие мира, любви и счастья. Всё от тебя зависит. Я так хочу, чтобы вы были счастливы. Тебе надо серьезно заниматься наукой, а то, когда разленишься, все в жизни пойдет плохо.
<…> Социальное правительство здесь никого не удивило и не напугало, ведь у него весьма умеренный тон. Дай Бог, чтоб им удалось уменьшить безработицу, лишь бы с коммунистами не связывались. Россию-то они в первую главу признают, лишь бы сами большевики себе не напакостили, как всегда…»
Сейчас получила твое письмо, дорогая Анюточка, очень рада, что вы решили ехать во Францию, а не в Россию. Конечно, там отдохнуть вам бы не пришлось и Петя еще больше бы утомился, если бы чего хуже бы не было. Вы, верно, читали в газетах о самоубийстве Грум-Гржимайло, это инженер крупный, папа знал обоих братьев, путешественника и этого. Он покончил с собой, п.ч. видел, что ничего не может сделать полезного для России, работая с большевиками, оставил письмо и в нем также пишет, что процесс инженеров донецкий был устроен, чтобы свалить свои неудачи и неуменье на инженеров. Да, верно, это есть в „Сегодня“…»
…Очень рада, что вы собираетесь приехать пораньше. Мы постараемся быть в Pornichet 2 августа и вас там ждать…»
В понедельник утром мы уезжаем. Погода стоит чудная, и, как ни скучно нам стало без вас всех, все же уезжать не хочется от теплого солнышка. Посылаю вам романчик и крестословицу…»
По приезде из Франции Анна Алексеевна пишет письмо Ольге Иеронимовне с описанием своих впечатлений:
…Я привезла много интересных горшков из Франции, там, как это не странно, сохранилось очень много старых форм. Особенно в таких захолустьях, как Бретань. Я никак не думала, что Бретань такая невероятно отсталая провинция. Страшно бедные деревни, грязь непролазная, бедные хижины, громадный процент неграмотных. Невероятное количество духовенства, церквей, паломнических святых мест и пр. Видно, что духовенство крепко держит население в руках. Напоминает Италию в этом отношении. Все женщины ходят если не в костюмах, то обязательно на голове наколка, иногда самая неожиданная. Большинство в костюмах — черная юбка бархатная и кофта вроде жилета, почти все в трауре. Молодые девушки встречаются иногда в розовых, голубых и т. д. передниках. Видели и стариков в бархатных шапках и тоже костюмах специальных. Все между собой говорят на бретонском языке, абсолютно непонятном, но также и по-французски. Вообще не чувствуется совершенно, что Париж и Бретань — одно государство и всего в нескольких сотнях километров. Интересно поездить по Франции на автомобиле, можно еще много интересного встретить…»
Елизавета Дмитриевна — Анне Алексеевне
…Получила твое письмо и так поражена смертью маленького Тимофея (см. об этом —
…Итак, у вас новое авто, как же вы справитесь с деньгами. Ну, что же, я очень рада. Ваш был уже староват. <…> Сереженька начинает говорить по-английски, но ты его учи и по-русски. <…> От папы получила письмо. Думаю, что ему очень хочется уехать из России. Ты, конечно, читала, как большевики поступили с Ольденбургом[42]. Он ли не работал добросовестно?…»
…Конечно, я очень рада, что вы будете строить дом, это будет вам выгоднее, чем платить за чужую квартиру, но сколько лет вы будете выплачивать за дом и когда он будет вашей собственностью? Насчет 100 фунтов, то вот что я тебе скажу. Напиши папе, знаю, что он тебе не откажет. Но напиши так, что я тебе дам 100 фунтов, а ты мне будешь их выплачивать помесячно и я не буду больше брать с папиного счета. Я ведь от него получила письмо, в котором он обиняком просит беречь его деньги. Я ответила ему, что трачу 1000 франков в месяц и даю ему слово, что больше ни за что тратить не буду. Я думаю, что эта сумма моего прожитка и то его поразила, но увы! Здесь жизнь очень вздорожала…»
…Очень мне хочется видеть Сереженьку, и, может быть, я и соберусь, если жива буду, перед Великим Постом вас всех повидать недели на две. <…> Ты считаешь, что 1000 франков не много я проживаю, нет, много, но трудно меньше, п.ч. очень много сборов у нас: то на туберкулезных, то на студентов, то на духовную академию, то на елку для бедных детей и т. д., и т. д., и т. д., а не участвовать общей эмигрантской жизни нельзя. <…>
Что ты скажешь об Ольденбурге, не подлость ли, что с ним делают, он ли не работал на страх и на совесть. Кто может быть спокоен в России теперь. <…> Ты мне совсем не пишешь о Пете. Как его новая лаборатория, поставлены ли машины, кто там, все те же или еще кто-нибудь работает. Как идет дело в старой лаборатории, есть ли новые интересные опыты? <…> Да еще хочу тебя спросить, что же 25 лет вы всё будете за ваш дом платить по 120 фунтов или уменьшат плату?…»
…Недели через две, пожалуй, буду уже у вас. <…> Хочу взять обратный билет, п.ч. ни вас не хочу стеснять, ни сама стесняться, а пока у вас лишней комнаты нет, то всем будет неудобно. О моем удобстве не заботься, две недели и без удобств проживу. Если через две недели мне дадут визу, то я попаду на Сережино рождение и вовремя уеду к Посту. Ты знаешь, в этом году Пасха празднуется (православными и католиками —
…Посылаю тебе чек в 150 фунтов. Очень рада, что вы делаете мастерскую. Рассматривали ваш план, и нам с Марией Ивановной показалось, что все очень удобно и хорошо. <…> Как мало вам осталось на постройку дома, ведь в июле уже переезжаете…»
…Доехала очень хорошо. <…> Никто меня на границе не обидел. Дома у себя в комнате нашла букет роз. <…> Получила письмо от Мушкетова[43]. Просит
