нем был надет какой-то необыкновенный лапсердак, сзади висел рюкзак, сверху к рюкзаку был приделан чайник, а в чайнике лежали диапозитивы. Англичане не могли поверить, что у ученого может быть такой вид.
Кроме физиков, у нас было много друзей, самых разнообразных, — историки, литературоведы, археологи, священники, экономисты и т. д. Среди наших друзей были Мери и Хью Хьюзы. Он был выдающимся архитектором, довольно много строившим в Кембридже. По проекту Хьюза была сооружена Мондовская лаборатория, которую Лондонское Королевское общество построило специально для работ Петра Леонидовича. Он же проектировал и наш последний дом на Huntingdon Road. Кроме того, Хьюзы состояли в обществе охраны мельниц, и у них самих была мельница в Норфолке, на берегу моря. На этой мельнице мы с детьми жили три лета.
Когда мы решили построить собственный дом, нам удалось получить хороший участок. Считалось, что это далеко от центра, но на самом деле было минут десять езды на велосипеде. Недалеко располагалась университетская ферма. У нас был большой участок с теннисным кортом. Рядом мы разбили очень смешной маленький сад, посадили там деревья. Когда мы поселились на Huntingdon Road, наш участок был совершенно голый, а сейчас там вырос сад. Мы наведались посмотреть, что стало с этим местом, когда приехали вновь в Кембридж после тридцатилетнего перерыва. В этом доме родился наш младший сын Андрюша.
Маленьких детей Петр Леонидович боялся, он почти никогда не брал их на руки. Он не мог забыть ужасной гибели своей первой семьи. После этой трагедии он страшно переживал болезни своих близких, до сердечных приступов. Болезни для него — это был просто ужас. Он никогда не мог успокоиться, и его безумно травмировали любые болезни детей. Он интересовался детьми, когда они становились более или менее большими. Трагедия, пережитая в юные годы, долго, очень долго не оставляла его. Он не любил вспоминать прошлое и никогда не рассказывал об этом. Мы не отмечали Рождественские праздники, ведь это были для Петра Леонидовича страшные дни, когда умерли его жена и новорожденная дочь. Только много позже, когда подросли наши дети, мы стали для них устраивать праздник.
Пока мы с Петром Леонидовичем жили в Англии, то почти каждое лето во время отпуска приезжали в Россию. И тогда он обязательно встречался с нашими «старшими товарищами», особенно с теми, кто заведовал в это время наукой. Как-то раз Петр Леонидович договорился о встрече с Н. И. Бухариным, и эта встреча совпала с днем нашего отъезда из Москвы в Ленинград. Бухарин был веселым человеком и хорошо говорил. Он был великолепным спорщиком. Бухарин пытался убедить Капицу, что чем больше ученых занимается наукой, чем больше существует научных институтов, тем лучше. Петр Леонидович же доказывал, что наука развивается совершенно по другим принципам. Они спорили долго, наконец Капица вынужден был сказать Бухарину, что ему надо ехать на вокзал, потому что сегодня он уезжает в Ленинград, на что Николай Иванович ответил: «В таком случае я вас провожу — ведь спор наш еще не окончен». И всю дорогу они продолжали спорить. Но вот мы приезжаем на вокзал, подходим к нашей «Стреле», Бухарин нас провожает, и они с Петром Леонидовичем все продолжают спорить. Нам надо уезжать, и тут Бухарин вдруг говорит: «Знаете, я не могу этого так оставить, я поеду с вами, только позвоню по телефону, что уезжаю». Через некоторое время, когда поезд уже шел, Бухарин появился в нашем купе и спор продолжился. Далеко за полночь, когда они наконец кончили свой разговор, Петр Леонидович предложил Бухарину переночевать в нашем купе, на что тот ответил: «Спасибо, но я уже договорился с проводником, и он уступит мне одну из коек в своем купе». А ведь в это время Бухарин был все еще весьма крупной фигурой, но он мог совершенно спокойно, предупредив лишь по телефону, уехать, потому что не закончил важный для него разговор, и спать при этом в одном купе с проводником. Наутро он сел в поезд, уходящий в обратную сторону, и через сутки был в Москве…
Как-то, возвращаясь из России в Англию, мы решили остановиться на несколько дней в Берлине. Там нас встретил П. Гейландт, прекрасный инженер и один из крупнейших предпринимателей Германии. Он был владельцем фирмы «Линде и Гейландт», занимался жидким воздухом и жидким кислородом, был одним из главных «кислородчиков» в этой стране. Гейландт, естественно, знал Петра Леонидовича и очень ценил его как ученого. Так вот, когда мы попали в Берлин, Гейландт нас встретил и предложил гостеприимство своего дома. Это был великолепный дом с садом, оригинально устроенный. Часть его была абсолютно современна: нажимаешь, например, кнопку — громадная стеклянная дверь уходит вниз, и ты оказываешься в саду. Другая же половина, напротив, была совершенно старомодна — там стояла тяжелая черная резная мебель, на стенах висели старинные портреты. Дом был разделен в соответствии со вкусами стариков и молодежи.
Через несколько дней Гейландт должен был уехать из Берлина по делам, а опекать нас он поручил некоему мистеру Шмидту или Шульцу, сказав, что предоставляет нам свой автомобиль и мы можем распоряжаться им как своим. Однажды приходит этот Шульц к Петру Леонидовичу и говорит: «Я очень сожалею, но иногда господин Гейландт дает свою машину господину Гитлеру, и вот сегодня ему очень нужна машина. Вы позволите ему взять машину, которая сейчас в вашем пользовании?» Вот так и получилось, что когда-то мы дали разрешение Гитлеру ездить на «нашей» машине. Возвращаясь в прошлое, понимаешь, что именно эти богатейшие люди, крупные предприниматели, воспитали Гитлера и содержали его.
В конце августа 1934 года мы, как всегда, решили навестить Ольгу Иеронимовну и Леонида. На этот раз мы поехали в Россию на машине, которую незадолго до этого купили. Это была машина марки «Воксхолл». Сначала мы погрузили ее на пароход и отправились в Берген. Из Бергена уже на машине мы поехали на север Норвегии и через Швецию и Финляндию добрались до Ленинграда. Это было очень красивое путешествие — мы проезжали фиорды, поднялись в горы, добрались до самых северных районов. По дороге останавливались, собирали грибы, тут же их жарили, купались в озерах. Одним словом, это была прелестная поездка. На границе Финляндии нам отчего-то пришлось вместе с машиной погрузиться в поезд, и таким образом мы переехали границу СССР и прибыли в Ленинград. В общей сложности наше путешествие продолжалось около двух недель.
Мы провели в Ленинграде какое-то время, потом Петр Леонидович съездил в Харьков, и мы уже стали понемногу собираться в обратный путь, как неожиданно его вызвали в Москву, в Совнарком. Он пробыл там долго, а когда вернулся, сказал: «Знаешь, они не пускают меня назад в Кембридж». Для Петра Леонидовича это было полнейшей неожиданностью и очень тяжелым ударом. В тот же вечер мы поехали обратно в Ленинград, и я хорошо помню эту ночь в поезде. Он был страшно потрясен, невероятно, все рухнуло. Он потерял лабораторию, только что построенную специально для него, с самыми новыми приборами, где уже был получен первый жидкий гелий и намечались очень интересные опыты. Все было готово в Кембридже, все его ждало, и тут все рухнуло.
Это было страшное время. Петр Леонидович не знал, как ему поступить и что делать. Сначала еще была какая-то надежда, что удастся договориться с властями, но потом стало совершенно ясно, что его не выпустят. Надо было решать, что делать в этой ситуации. Необходимо было посоветоваться с Резерфордом и узнать его настроение, к тому же в Кембридже оставались дети. Я должна была как можно скорее вернуться в Англию, моему отъезду не чинилось никаких препятствий. В первых числах октября я уехала. Но перед моим отъездом мы договорились с Петром Леонидовичем о самых разнообразных вещах — как мы будем переписываться и какие у нас будут в письмах шифры, чтобы было понятно только нам, обсуждали мы подробно, и как поступить с детьми. Мы совершенно не знали, чем окончится наша жизнь здесь: посадят — не посадят, вышлют — не вышлют, и не хотели, чтобы дети от этого страдали. Мы думали, что, может быть, я вернусь к Петру Леонидовичу, а детей оставим за границей, в каком-нибудь закрытом учебном заведении.
Петр Леонидович просил меня по приезде в Англию как можно скорее поговорить с Резерфордом, все ему рассказать, узнать его отношение. Когда Мондовская лаборатория планировалась, Петр Леонидович оговорил с Резерфордом возможность того, что когда-нибудь он уедет и в таком случае сможет забрать оборудование с собой, возместив Кембриджскому университету все затраты. Так что в принципе он предусмотрел такую возможность, но никогда не думал, что все случится так неожиданно. Вот и отправилась я в Англию со всеми полномочиями от Петра Леонидовича.
По приезде в Англию я увиделась с Резерфордом и рассказала ему, что Петр Леонидович задержан в России, — он должен был знать все. Резерфорд был озадачен, очень огорчен и в высшей степени недоволен всем этим. Он тут же написал письмо нашему послу в Англии И. М. Майскому. Ответ посла содержал
