надзиратели этих сладких адов и блюстители султанского здоровья. Все остальное было ниже Кучука, подчинялось ему, прислуживало, послушно выполняло его веления, капризы и пожелания. Будто настоящий паша, степенно ходил Кучук между своими подчиненными, поучал, какими должны быть те, кто готовит пищу для высочайших особ империи, — чистыми и опрятными, с головами бритыми, руками вымытыми, ногтями остриженными, трезвыми, не сварливыми, покорными, быстрыми, рачительными, хорошо знать вкус, потребности всех тех, кто выше. Еда для человека то же самое, что и речь. Словом можешь пробиться сквозь крепчайшие стены, куда не пробьется никакое войско, точно так же через желудок можно добраться до сердца даже такого человека, который и сам не знает, что у него есть сердце. Коржик с медом может сделать ласковым даже янычара. Кучук благодарил случай, который привел его на султанские кухни и там оставил, а еще благодарен он был той случайной ночи, которая началась когда-то для него смертельным ужасом, но обернулась неожиданной тайной властью над всем, что видел и слышал.
Тогда он перепугался неистовости Ибрагима. Когда же его отпустили, когда оглянулся он вокруг, а потом, после смерти великого визиря, оглянулся еще раз, то понял, что в этом жестоком мире могут выжить, уцелеть только люди неистовые. Повсюду идет ожесточенная, смертельная борьба: между богом и дьяволом, между мужем и женой, между властителями и подчиненными, между благородным и подлым, — и всюду побежденные, поверженные, уничтоженные, растоптанные, а над ними те, кто умеет урвать для себя, кто умеет кусаться, бить и идти по трупам, торжествовать победу.
Кучук понимал, что никогда не сможет быть победителем. Но жертвой он тоже не хотел быть, тем более что ему казалось, будто он стоит у истоков жизни, если считать, что жизнь в самом деле начинается у котлов, в которых варится плов.
Так что же оставалось делать этому ничтожному человеку? Снова пришел на помощь случай, подсказавший: держаться середины, быть ни тем, ни другим, стать пристальным наблюдателем ожесточенной борьбы, что идет вокруг, прислушиваться, выслеживать, улавливать самое сокровенное, упорно собирать, как собирает пчела нектар, и нести своему повелителю. Великий визирь Ибрагим сказал в памятную ночь: выслеживать султанскую любимицу Хуррем и все о ней — в его собственные уши.
У Кучука в ту ночь не было выбора. Либо соглашаться, либо смерть. Если бы не тот несчастный случай, который поставил жалкого раба перед всемогущим садразамом, Кучук так и прожил бы в своей рабской незаметности, не причиняя никому ни добра, ни зла. Но речь шла о его собственной жизни. Никого нельзя упрекать в нелюбви к виселице. У таких, как Кучук, в жизни не было другой цели, кроме самосохранения. Потому они легко прощают тем, кто обижает их, точно так же, как забывают о добродетели. Такие рабы не бывают ни мстительными, ни благодарными. Они равнодушные, никакие. Если бы Кучука спросили, любит ли он султана и султаншу, он поклялся бы аллахом, что любит их больше, чем всех остальных людей и даже весь мир. Одновременно собственный мизинец на ноге Кучук любил больше, чем всех султанов бывших и будущих. Ненавидел ли он Роксолану? Смешной вопрос. Почему бы он должен был ее ненавидеть? Тем более что была тогда почти такой же рабыней, как и он сам. Ну, правда, стояла ближе к султану. Может, помнила свое происхождение лучше, чем Кучук, который не знал о себе ничего, кроме смутных воспоминаний о какой-то далекой земле, и об овцах и горах, и о колокольчике в овечьей отаре «тронь-тронь», даже за душу берет, и море бьется о скалы, размывает берега, и сыплются камни, и пыль стоит водяная и каменная. Вот и все. Еще помнил боль. Как сжалось когда-то сердце от боли, так уже и не отпускало. Но при чем здесь Роксолана? Ее вины в его несчастье не было никакой.
Однако случай указал ему именно на Роксолану. И Кучук подчинился случайности. Незаметно собирал о Хуррем все, что мог собрать. Подкладывал евнухам более жирные куски, вызывал на шутки, на сплетни, пересуды, злобствования. Готов был бежать к тому сказочному колодцу, где сидят два заточенных злых ангела Харут и Марут и обучают людей магии и колдовству. Свалить на худенькие плечи султанской любимицы все чары, все странное, все злое и непостижимое! Обвинить ее во всех грехах, и чем больше он принесет Ибрагиму таких обвинений, тем свободнее, раскованнее и более властно будет чувствовать себя. Вкус власти. Власть, даже таинственная, и та привлекает. Если в мире господствуют неистовые, а он не может проявить свое неистовство откровенно, — что ж, он изберет неистовство тихое, скрытое, затаенное, и еще неизвестно, чье окажется более сильным.
И снова случай, дикий, бессмысленный, страшный: великий визирь Ибрагим был убит, ни памяти о нем, ни воспоминаний, а Кучук остался один, без повелителя и покровителя, и не знал теперь, вести ли ему и дальше свою подлую слежку за Роксоланой или потихоньку притаиться среди гигантских медных котлов султанской кухни и жить так, как жил до той ночи, когда привели его к садразаму. Вспоминал о своей прежней жизни и тяжко вздыхал. Как все придворные, старался тогда удержаться среди живых и мертвых и был счастлив. Но тогда еще не познал вкуса власти, теперь уже был отравлен ее колдовским зельем и с ужасом чувствовал: навсегда, навеки. Правда, на первых порах после смерти Ибрагима жил не столько ощущением тайной власти над жизнью Хуррем, сколько страхом: а что, если великий визирь еще кому- нибудь велел принимать доносы маленького султанского поваренка и тот неизвестный в любой миг появится и крикнет: «Выкладывай-ка, что имеешь, презренный подонок, сын свиньи и собаки!» Как сказано: «Поистине господь твой быстр в наказании».
И вот так, ежедневно и ежечасно ожидая того, кому Ибрагим передал его падшую душу, Кучук продолжал выслеживать и вынюхивать, собирать по крохам все, что мог собрать о Роксолане: что ела, как спала, что сказала, как ходила, как одевалась, с кем говорила, кому улыбалась, о чем подумала и что надумала. Окна в гареме были двойными, с такими широкими промежутками между разноцветными стеклами, что там могли залегать евнухи, подглядывая и подслушивая, оставаясь невидимыми и неведомыми. Всю добычу евнухи должны были относить повелителю кизляр-аге, но кто же мог знать, все ли принесено, все ли сказано, потому Кучук за жирный кусок всегда мог купить себе утаенное от кизляр-аги, от самого султана и наслаждался своим знанием, своей безнаказанностью и скрытой властью.
Живя под постоянным страхом и осознанием тайной власти над султаншей, ожидая и не имея сил дождаться угрожающего посланца от мертвого Ибрагима, Кучук постепенно начинал ненавидеть Хуррем. Первые свои доносы на нее он делал равнодушно, не испытывая никаких чувств к султанше, даже не завидуя ей, как другие, сам не веря ни в ее колдовство, ни в ее коварство. Но чем дальше, тем больше проникался теперь тупой и тяжкой ненавистью к этой неприступной женщине, считая, что все его несчастья начались по ее вине и нынешнее его угрожающее состояние — это тоже ее вина. Холодная и терпеливая ненависть переживает любую другую страсть. Кучук давно уже понял, что никто не придет по его душу, потому что Ибрагим, судя по всему, никому не сказал о своем доносчике с султанских кухонь; уже сменился после грека и один великий визирь, и второй, и третий, и, как началось это еще при Ибрагиме, Кучук готовил для них пищу и сам следил, как подается она садразаму, уже смеялся над прежними своими страхами и часто, запершись в своем закутке, выкладывал перед собой белый бараний череп, насмешливо обращаясь к нему: «Ох, Ибрагим, Ибрагим, минуло твое мясо! Глаза твои выскочили, уши твои отрезаны, осталась одна лишь кость!» Должен был еще добавить: «Когда-то и с нами такое будет!», но тут же прерывал свою речь. Пусть умирает кто угодно, а он будет жить, он хочет жить! Продолжал подслушивать, собирать сплетни, наветы, с годами добился такого совершенства в своем проклятом ремесле слежки и накопления тайн, что чувствовал себя чуть ли не всемогущим, зная обо всех все скрытое и открытое, без конца повторял про себя 59-й стих из шестой суры Корана. «У него — ключи тайного; знает их только он. Знает он, что на суше и на море; лист падает только с его ведома, и нет зерна во мраке земли, нет свежего или сухого, чего не было бы в книге ясной».
Некоторое время Кучук наслаждался скрытым состязанием с людьми Гасан-аги, которые собирали отовсюду вести, чтобы нести их султанше, не ведая, что в огромном пространстве Топкапы живет маленький, незаметный ахчи-уста, который тихо, но упорно собирает вести о султанше. Зачем? Для кого, для какой надобности? Теперь уже не знал и сам. Наслаждался своей тайной, потом почувствовал какое-то словно бы беспокойство, затем наступила обескураженность, а с течением времени пришла настоящая болезнь. Все, что попадает в человека, должно усваиваться, превращаться, оставлять после себя поживу, а ненужное должно удаляться, иначе смерть.
Кучук с ужасом осознал, что он только собирает, пряча в себе, собирает уже долгие годы, ни с кем не делясь, нагромождает в своей памяти словно бы для самого себя, для собственной утехи, в безбрежной гордыне своей сравнивая себя с самим аллахом: «Не постигают его взоры, а он постигает взоры…» Много лет неразумно гордился он тем, что выслеживает каждый шаг могущественнейшей женщины в империи, наслаждался от мысли о своей исключительности, о своей неповторимости, о своем превосходстве.
