– Я у Вас главное спросить хочу, Евгений Иванович, Вы о своей судьбе не жалеете, правильное дело делали?

– Какое же правильное, если из-за него столько каяться пришлось! Тогда всенародный обман вышел. Люди хотели одного, а фактически строили другое. И я в этом участвовал.

– Я в ту пору еще мальчишкой был, не пойму, о чем Вы говорите.

– Тогда давайте вспоминать. Россия вся сплошь крестьянской была, правильно?

– Да, вокруг Окоянова множество густонаселенных пунктов числилось. Верно.

– А какую крестьянин в себе мечту нес? Чтобы у него земля была, чтобы с бедой всем миром справляться, и чтобы в Кремле справедливый правитель сидел. Вот такой крестьянин дал бы нам в достатке хлеба, родил бы новых Ломоносовых и главное – был бы опорой власти. Придет беда – сядет на голодный паек, но страну спасет. Налетит враг – возьмет оружие и врага победит. Прав я?

– Вы просто как домовой Чавкунов рассуждаете. Про двуединую Россию.

– Михаил Захарович зрит в корень, хотя идеализирует. Во все времена между властью и народом были трещины. Не зря мужички на Дон бежали, на волю. Но мы говорим о мужицкой мечте. Давайте разбираться. Землю мужику дали? Нет. Изобрели коллективную собственность. Колхозы. Мужицкой общине хоть какие-то права дали? Нет. Изобрели фиктивные сельские советы. В Кремле справедливый правитель сидел? Нет. По отношению к мужику ни один советский вождь не был справедливым. Ленин считал мужика реакционным, Сталин видел в нем материал для строек века, а послевоенные вожди, хоть и были человечнее, того, что мужик заслужил, так ему и не воздали. Он был и есть самый обделенный гражданин нашей страны. А я в этой несправедливости участвовал.

– А что Вы о будущем можете сказать?

– Будущее нам приоткрывается, это верно. Души усопших Реку Времени с высоты лучше видят. Только мы не можем об этом земным людям сообщать. В православии всегда есть несколько живущих на земле праведников, которые это будущее тоже видят. Они могут власть предержащих об этом информировать, если те, конечно, пожелают. Но на этом все. Могу лишь по-знакомству сказать, что пока вы все неправильно делаете, а могли бы делать по-другому.

– Как это понять, если будущее уже предначертано?

– Река Времени только отражает лики будущего. А Человеку дано их изменять. Начнете сегодня по другому действовать – и лик будущего изменится.

– Скажи, ради Бога, в чем главная ошибка?

– Правители ваши обезьянничают с Запада. А русский народ не обезьяна, в нем Божьей Благодати больше, чем в любом другом. Погибнете вы, если вас на обезьяний поводок посадят.

– А быть-то как же? Ведь мы всегда за нашими вождями идем. Как они скажут, так и делаем.

– Тут удивительного ничего нет. Народ сегодня безрассуден, потому что разрушена мистическая связь между ним и Господом, которая передавалась через веру. Ведь все, что общество делало до того, как его одолели демоны революции, лежало внутри самодержавно-православного созерцания. Никто не сомневался, что «царь поступает правильно», потому что его действия идут от Божьего помысла. От этого и выходила общественная стабильность. За исключением, конечно, редких народных бунтов, которые имели свою причину.

– Как же интересно Вас слушать! И что за причины имели народные войны?

– Прошу не передергивать, Филофей Никитич. То были большие разбойные бунты. А войнами их назвали советские историки. Но это натяжка.

– Так уж и так?

– Так, так. Вы же знаете, что война является продолжением политики иными средствами. Ну и какую политику вел Степан Разин до того, как поднял донских казаков на бунт? Не было такого политика. А был знаменитый ушкуйник, грабитель, которому захотелось большой власти. Кого он повел за собой? Казаков, сбежавших от господ на Дон, надышавшихся духом авантюризма. Кто к нему пристал? Крепостные, грабившее все, что под руку попадет. У разинщины вообще никаких политических целей не было. Но это было очень опасное явление для русской души. Бесовщина.

– А я думал, протест против крепостничества.

– Думать можно все, что угодно. А вот задумывались Вы над тем, почему разинщина была такой кровавой? Ведь море крови текло.

– Ну, вырвался мужик из ярма и пошел все крушить направо-налево от накопившейся ярости.

– Объяснение логичное. А теперь вообразите себя крепостным рабом помещика Засыпкина. Вот заслышали Вы о приближении разинских отрядов, схватили вилы и помчались со своим мучителем расправляться. Ворвались в дом, замахнулись вилами на помещика, а тут жена его телом закрыла. Воткнули Вы вилы в женщину, затем в подвернувшуюся их дочь и закончили тем, что умертвили малолетнего сына. Случалось такое во время бунтов?

– Случалось. Правда.

– Это не бесы мужиками владели?

– Да, безвинных тоже убивали почем зря.

– Вот о чем я и говорю. Русскому человеку огромное обязательство Господом было даровано – хранить в себе совесть перед Богом. И стоит только ему эту обязанность с себя добровольно снять, как его с особой лютостью запрягают бесы. Точно также, как при Разине или Пугачеве, они запрягли русскую душу и в семнадцатом году. И он развел зверство теперь уже в масштабе всей империи. А Вы говорите, народные войны… Так что неправильно будет представлять эти бунты как народные войны, неправильно. Крови они пролили много, это так. Но были они ограничены по времени и пространству и всерьез связь самодержавия и народа все-таки не порушили. Настоящий подрыв шел с Запада, и начался он с петровских реформ. Они сильно по народной привязанности к самодержцу ударили. Впервые за все века самодержавия среди русского люда стало ходить поверье, что царь – черт. С петровщины все началось, а уж позже дальше пошло, но Вы об этом не хуже меня знаете. В прошлом веке европейский дух не только на дворян, он и на других жителей стал распространяться. Он и революцию принес, а уж что теперь принесет, лучше не загадывать.

– Но как же без него? Ведь мы с Европой-то рядом, мы – ее часть!

– Вот именно, что часть! Только у нас и свое есть, да еще какое свое! А ваши новые вожди не хотят понимать, что русский дух с немецким не сроднится. Они ведь очень разные. Им надо отдельно существовать и при этом добрососедствовать.

У «Джета» все складывалось великолепно. Англичане окружили его заботой и работали очень конспиративно. Бояться было нечего. Личные встречи случались редко, да и то, большей частью за границей. Как член «команды Павлова», Ежик постоянно имел загранпаспорт и ему не составляло особого труда устроить себе приглашение за рубеж. Кроме того, неподалеку от дачи папика резидентура подобрала несколько тайничков, которые можно было обрабатывать в любое время года. Хочешь, под видом грибника, хочешь – лыжника, хочешь – просто гуляющего фраера. Помимо этого, в его квартире стояла специальная быстродействующая рация, работать на которой он пока только учился. В общем, все было бы хорошо, если бы не жесткая требовательность кураторов из СИС. С ними Ежик на практике осваивал непреклонную марксистскую формулу «товар-деньги-товар». Он ощущал себя втянутым в беспощадный конвейер, на котором получение платы за уже переданную информацию увязывалось с получением платы за еще не переданную информацию. Один срыв, и Вы получаете укороченный паек в следующий раз, и вам также могут сообщить об обрезании счета за прошлый раз. Кроме того, «Джет» не переставал удивляться скупердяйству англичан, заведших амбарную книгу на каждый его чих. Когда Евгений подсчитывал свои капиталы, он с разочарованием обнаруживал, что растут они очень неспешно. При таких темпах сорваться в пампасы и зажить жизнью настоящего небедного плейбоя можно будет не ранее, чем лет через пять. Эта мысль напрягала его, хотя, честно говоря, признаков опасности он не видел.

Гром грянул среди ясного неба и поверг Ежикова в натуральную панику. На беззаботном и чистеньком Успенском шоссе, где скульптуры мишек и оленей ублажают усталый взор пассажиров правительственных лимузинов, он обратил внимание на синий «жигуленок», который, кажется, мелькал позади еще на Кутузовском проспекте. «Жигули», как привязанные, следовали за ним, пристраиваясь к его скорости и маневрам. Евгений ощутил в животе неприятный холодок. Проезжая по Жуковке, он резко свернул к