праздновать Новый год вместе с женами!

– Я не только его любовница. Я сестра его жены.

Вишневский присвистнул.

– Сводная, – уточнила я. – По отцу.

– И что, она ни о чем не догадывалась?

– Догадывалась, но… Словом, Герман пригласил меня специально, чтобы спровоцировать скандал. Чтобы он мог уйти на пике этого скандала. Чтобы я ушла… И чтобы домработница видела, как я ухожу. И чтобы консьерж видел. Я даже намеренно задержалась возле его окошка, поговорила по телефону с приятельницей…

– То есть вас тоже видели несколько человек: и Ева, и домработница, и консьерж, и могли бы подтвердить ваше алиби, так?

– Ева? – удивилась я, но тут же сообразила, что журналист еще не понял, кто должен умереть. Что ж, так даже лучше. И я поторопилась сказать: – Да, вы все поняли правильно…

– А как же сообщение? – не унимался Вишневский. – Оно пришло в такое время, когда господин Панкин был уже мертв. Надо сказать, что я обрадовался, когда его увидел. Подумал, что человек все-таки выжил, снова поехал в полицию, потом в морг… Но… Это вы послали сообщение?

Я вспомнила, как Бусь убеждал меня в том, что может случиться непредвиденное, и он ни на минуту не останется один (полиция, друг-доктор), а сообщение нужно отправить пораньше, чтобы еще более взвинтить нервы Евы. Из осторожности, конечно, следовало именно мне взять на себя сообщение.

– Да, я… – Я согласно кивнула, и тут меня вдруг осенило и пробрала настоящая дрожь. – Вы-то откуда знаете про сообщение? И вообще… про все? Как вы оказались возле машины Германа? Почему вы за мной следили? Как вы меня здесь нашли? Я не понимаю!

– Я специально за вами не следил! Откуда мне было знать, что это надо делать? Я просто хотел осмотреть «Вольво»… А тут вы… Я поехал за вами, когда вы сели в машину Панкина. В тот момент я действительно решил проследить за вами. Когда вы вернули машину туда, где ее оставил Герман, я снова осмотрел ее и увидел на стекле все, что нужно.

Меня охватил настоящий ужас, и я с трудом задала очередной вопрос:

– Что вы делали у квартиры Панкиных?

– Как что? Впрочем, да… вы правы, мне там не следовало бы появляться. Лучше было бы, если бы с этим известием к вдове господина Панкина явились официальные люди. Но я должен был хоть что-то… как-то… Я чувствовал себя виноватым… Мне хотелось… не знаю, как сказать… может быть, получить свою порцию страданий, чтобы снять с себя хоть часть вины… Вы меня понимаете?

Я никак не могла сообразить, про какую такую вину он пытался мне втолковать. Мне было не до его вины. Теперь я поняла, чей голос слышала в телефонной трубке, когда звонила в квартиру Буся. Я звонила, чтобы узнать, явилась ли Ева домой. Когда она подходила к телефону, это означало, что она еще не выпила виски с тем, отравленным льдом. А потом вдруг я услышала незнакомый мужской голос… Вот чьим он был… Журналист ничего не говорит о смерти сестры… Неужели она все еще жива? Буся уже нет, а она все еще жива? Неужели она будет жить всегда? Она бессмертна?

– То есть вы видели… Еву? – зачем-то спросила я, хотя и так было ясно, что он ее видел.

– Да, конечно, видел.

– Вы сказали ей о том… ну… что Герман…

– Нет… Я не смог…

– То есть она этого так и не узнала?

– Пока нет…

– Пока? То есть с ней все в порядке?

– Ну… В относительном… Если не считать, что она мертвецки пьяна, то… пожалуй, да, пока все в порядке. Не знаю, что с ней станется, когда она узнает о смерти мужа. Поскольку я полицейским сказал, что сам к ней съезжу, вряд ли кто-нибудь еще явится к ней с этим сообщением… Сейчас… – он посмотрел на часы, – народ еще отсыпается после новогодней ночи…

Мне плевать было на тех, кто отсыпается, и потому я снова спросила о Еве:

– Она пила при вас?

– Ну… при мне тоже пила… Я пытался у нее отнять, поскольку она и без того была уже хороша, но… Похоже, виски для нее был лекарством от нервного перевозбуждения…

– То есть она пила виски?

– Да.

– И, конечно же, со льдом?

Журналист пожал плечами и сказал:

– Ну, да. Она просила положить лед в стакан.

– Вы хотите сказать, что Ева пила виски со льдом… И ничего?

– Лед я не успел ей положить… Она выпила целый стакан неразбавленного виски и буквально…

Журналист осекся и замолчал. Он явно начал прозревать. Похоже, до этого он действительно не догадывался, кого мы с Бусем хотели отравить. Это ведь лежало на самой поверхности. Кого могут захотеть отравить любовники? Конечно, того, кто им мешает. Но этому Дон Кихоту, который вечно будет любить жену, похоже, не могло прийти в голову, что кто-то захочет отравить свою Дульсинею, когда она перестанет казаться совершеннейшей из женщин. Для него собственная жена всегда будет оставаться совершенством. Ей, конечно, можно только позавидовать… Возможно, Вишневский предполагал, что мы отравили моего мужа… Впрочем, то, что он считал раньше, не имеет ровным счетом никакого значения, поскольку сейчас он уже все понимает правильно.

– То есть… вы хотели… – начал журналист, – отравить жену господина Панкина? Но она же…

На его лице промелькнуло такое трогательное выражение, что я усомнилась в его донкихотстве. Неужели? Неужели эта чертова Ева зацепила даже его, такого честного и принципиального? Что же Бусь сделал не так? Да, мне бесконечно жаль Германа, но почему эта тварь жива?! Почему она не пила виски со льдом до прихода журналиста? После скандалов с мужем и со мной она просто обязана была напиться!

– Не может быть… – прошептал Вишневский побелевшими губами.

Я усмехнулась и ответила:

– В этой жизни все может быть! Ведь умудрилась же как-то Ева не напиться до вашего прихода, хотя должна быть даже не просто мертвецки пьяной… Она должна быть окончательно и бесповоротно мертва!

– Она напилась… только в ресторане… – рассеянно проговорил журналист, а потом вдруг проревел: – Что вы отравили конкретно?!

– Лед. А моя сестра пьет виски только со льдом! И мы рассчитывали…

– Как же… – перебил меня Вишневский. – Это же невозможно… Там же моя жена… Она тоже любит виски со льдом…

– Жена? Ваша жена? Что она там делает?

На мои вопросы журналист не ответил. Он бросился к телефону и набрал номер. Когда не смог дождаться ответа, яростно швырнул трубку на рычаг, вытащил из кармана мобильник, посмотрел на черный экран, буркнул: «Черт, он же разряжен…» – и вылетел из моей квартиры.

Когда я оглядываюсь назад, то постоянно задаюсь неразрешимым вопросом: «Неужели Лиза пришла в этот мир именно для того, чтобы создать мне определенные стартовые условия и отыскать единственно возможное место для осуществления моих желаний и планов?» Конечно, меня самого манили столицы, где, как мне казалось, я мог бы реализовать свои способности более полно, чем в Пятигорске. Но именно Лиза предложила Петербург, а не Москву. Я долго сомневался. Мне приходилось общаться с москвичами, приезжавшими в наш городок на отдых, и я понял, что многие из них считают Питер чуть ли не такой же провинцией, как Пятигорск. Во всяком случае, в их голосах всегда звучало превосходство столичных жителей над остальными жителями России, включая петербуржцев. И я всерьез подумывал о том, что если уж менять замечательную квартиру в Пятигорске, то только на московскую. То есть на лучшее