расстаюсь, с новыми силами я отправился в путь на многострадальной «Волге».

В центре повсюду бурлило веселье. Из дверей ресторанов доносились обрывки забубенной музыки. Люди, сбившиеся в разношерстные подвыпившие компании, смеялись, нестройно пели, выкрикивали поздравления. Тут и там зажигались бенгальские огни, метались всполохи «римских свечей», с треском разворачивались над головами прохожих разноцветные веера петард. Как бы мне хотелось хоть на мгновение слиться с бесшабашной нарядной толпой, раствориться в гомоне мимолетных, пустячных разговоров!

Кафе «Шато», как я и предполагал, было открыто. Два небольших зальчика окутала плотная пелена густого сигаретного дыма. У меня сразу заслезились глаза. Проморгавшись, я оглядел разукрашенные столы с включенными компьютерами, кресла с высокими спинками, в этот час в основном пустующие. Шум и гам доносились из второго, банкетного, зала. Там находилась барная стойка, облепленная разгоряченными посетителями. Низкие столики были уставлены бутылками, тарелками с недоеденными образчиками кулинарных талантов шеф-повара. У задней стены – бильярдный стол; крики рядом с ним, казалось, взрезали намертво прокуренное помещение.

Я отыскал знакомого администратора. Он предупредительно улыбнулся мне, поправив на голове колпак Санта-Клауса. Несмотря на улыбку, вид у него был измочаленный. Я давно заметил, что работающие ночью выглядят так, будто отбывают наказание за какой-то тяжкий, им неведомый грех.

– С Новым годом! – бодро поприветствовал его я, стараясь перекричать шум и на всякий случай помахав своей выручалочкой – журналистским удостоверением. – Недавно я брал интервью у вашего владельца Вадима. Помните?

– Да. – Администратор неопределенно махнул рукой.

– Мне нужно бы воспользоваться вашим компьютером или телефонным справочником. Это срочно. До завтра подождать никак не может.

– Мы завтра и не работаем. И потом, завтра… – он взглянул на свое запястье, которое украшали пижонские часы «Montegrappa», – это уже сегодня.

Его смех был похож на визг трамвая на повороте.

– Разберетесь сами? – крикнул он. – У меня тут… – И он опять неопределенно взмахнул рукой.

Я кивнул и вернулся в первый, почти пустой зал. В нем была только парочка девушек, которые о чем-то спорили у окна, и парнишка, сосредоточенно рубящийся в компьютерное мочилово. Включив еще один компьютер, я уже через десять минут обнаружил то, что искал. Номер телефона принадлежал частному отелю, расположенному неподалеку.

Руки дрожали и не слушались, пальцы без конца попадали не на те кнопки, и телефон соединял меня то с какой-то организацией, в помещении которой, очевидно, встречали Новый год корпоративно, то с раздраженным стариком с вязким, липким голосом, то с жизнерадостным звонким ребенком. Несмотря на мое взвинченное состояние, я успевала пожалеть и организацию, которая наверняка в рабочие будни занимается какой-нибудь ерундой, и ребенка, поскольку он, несчастный, даже еще не подозревает, что ему придется в жизни испытать, и старика, так как его жизнь уже прожита, и это гораздо хуже всего, ибо не подлежит никакому исправлению. Служащие справочных отделений или приемных покоев больниц, до которых я все же через раз умудрялась дозваниваться, в один голос утверждали, что Панкин Герман Михайлович к ним не поступал. Больниц в Петербурге уйма, но я умудрилась обзвонить все, даже несмотря на то, что бесконечно соединялась с ненужными мне развеселыми людьми. Я в десятый раз просматривала страницу в телефонном справочнике, пытаясь найти еще хоть один номер телефона, который от волнения могла пропустить. Номер не находился, но я не могла оставить свои попытки, поскольку если наконец согласиться с тем, что в приемные покои больниц Бусь не поступал, то надо начинать звонить совсем по другим телефонам. Я убеждала себя: никакие другие телефоны мне ни за что не понадобятся.

Мне казалось, что сейчас я готова была отдать все, что имела, лишь бы наконец открылась дверь, и в номер зашел Бусь. Я, конечно, здорово сглупила, когда, испугавшись лиц за окнами его квартиры, решила отправиться к месту запланированной аварии. Паника – не самое лучшее состояние. Ох, не надо было мне там появляться. Тем более, ни при каком развитии событий мне не стоило садиться в машину Германа и ехать в Димину клинику. Слава богу, что там я не наткнулась на знакомых – меня ведь могли узнать. Впрочем, что сделано – то сделано, и нет смысла все это пережевывать по сто раз.

Оставив машину Буся на обочине, я написала на лобовом стекле номер телефона отеля, где мы договорились встретиться. На всякий случай. Если произошел какой-то сбой нашего плана и мы разминулись, то когда Герман все же вернется к своему «Вольво», сразу поймет: я оставила ему весточку о том, что все еще жду его в этом отеле. Конечно, это очень и очень опасный шаг, но я совершенно отчаялась и не знала, что еще можно сделать.

Кстати говоря, в новогоднюю ночь не так-то просто добраться из рабочего района Питера до «Альтаира», который находится в центре города. Автобусы уже не ходили. Диспетчер такси утверждала, что все машины разобраны, и в конце концов до центра меня добросил врач-нарколог, который перед самой праздничной полночью ехал прерывать запой у клиента на улицу Маяковского. От этой улицы до Рубинштейна – рукой подать.

Меня совсем не интересовал пациент нарколога, но из вежливости я стала о нем расспрашивать. Оказалось, что это какой-то артист кукольного театра, которому уже завтра надо выступать в новогоднем спектакле, а он не просыхает аж с самого католического Рождества, а сейчас начал буянить и гонять домашних. Я посочувствовала наркологу, которому нет покоя даже в новогоднюю ночь, но он пошутил, что поехал бы к клиенту даже в первую брачную, поскольку за такие вызовы их частная клиника платит очень неплохие деньги. Таким образом, благодаря кукольнику, который начал отмечать новогодние праздники с католического Рождества, я довольно скоро оказалась у отеля «Альтаир».

За стойкой портье я увидела все ту же курпулентную блондинку. Она, без сомненья, меня узнала, но общалась со мной так, будто видела впервые. Оно и понятно. Большинство постояльцев отеля наверняка снимали комнаты для подобного же рода встреч – интимных или деловых – и не хотели, чтобы их лица в таких заведениях запоминали.

Именно в тот момент, когда я почти совсем отчаялась, в номер постучали. Бусь, конечно, не стал бы стучать, но я решила, что он просто шутит не очень умно, как часто бывало. Впрочем, он ведь не знает, что мне сейчас вообще не до шуток. Я рывком открыла дверь и даже вся подалась навстречу, чтобы сразу повиснуть у Германа на шее и забыть все свои треволнения разом. Но на пороге стоял не он. Невысокий мужчина – лицо его почему-то мне показалось смутно знакомым – в видавшей виды затрапезной куртке, неловко склонив голову набок, спросил:

– Разрешите войти?

– С какой стати? – довольно раздраженно спросила я. – Что вам нужно, можете объяснить и здесь. Я вас слушаю.

– Не думаю, что здесь удобно… Мне нужно получить от вас кое-какие объяснения. Я пришел… чтобы сообщить вам о Германе… О Германе Михайловиче Панкине…

У меня сразу ослабли колени. Этот мужчина не мог ничего знать о Бусе. Он не должен был знать… А если знает, тем хуже для Германа, для меня, для всех… Мне надо было бы отступить в глубь номера, чтобы дать пройти этому человеку, но я только сильней и сильней стискивала дверной косяк. Мне казалось, что если я отпущу его, то сразу упаду. И даже не на пол. В бездну, черную и бездонную. Мужчина зачем-то начал шарить в кармане куртки, потом вытащил какое-то удостоверение в темно-бордовых корочках, сунул мне под нос и сказал:

– Меня зовут Игорь Вишневский. Я журналист, газетчик. Вот, взгляните на мое удостоверение.

– Журналист… – прошептала я, уже с трудом ворочая языком, поскольку мне тут же явственно представилась авария, которая… В которой… Но почему он пришел ко мне? Какая связь могла быть между мной и каким-то ДТП? Впрочем, его приход обнадеживает. Скорее всего, его прислал Герман. Я не без усилия отлепилась от дверного косяка, сделала пару шагов назад и сказала: – Проходите…

Сунув в задний карман брюк удостоверение, в которое я так и не сумела вглядеться, мужчина прошел в номер, потом зачем-то застегнул свою расстегнутую куртку, снова расстегнул, переложил во внутренний карман свои корочки, огляделся вокруг и задал неожиданный вопрос, уже не сводя с меня своего внимательного взгляда: