Давно это было? — спросил я, выслушав его историю. Давно было, давно, лет сорок назад, даже больше. Так вот к чему я говорю-то. На нем такой же пояс был и такой же нож, это я помню хорошо. А ботинки, ботинки на нем были??? Не помню, сказал Иван. Может, были, может, не были. Кажется, были, и левый сапог был на правой ноге, а правый на левой. Но точно не помню, точно не скажу.
Мы сидели втроем, смотрели телевизор и ели картошку с рыбой. По телевидению нам среди прочего показывали такую новость: в Питкяранте пропал мальчик пяти лет, Ибрагимов Рамзан, если кто видел, обращайтесь, вознаграждение, благодарность не будет иметь границ. Я сразу вспомнил про Ильму, не его ли она искала несколько дней назад/ Впрочем, мне до нее теперь нет никакого дела, мне надо сосредоточиться на вопросе, уже пора задать себе Вопрос, а потом искать на него Ответ. Нет, признаться, я лукавил, сказав, что мне нет дела до Ильмы, конечно, сердце мое кольнуло. Еще я думал вот что: что, что я делаю рядом с этими абсолютно чужими мне людьми? Иван очень хорошо ко мне относится, Нина более чем хорошо, но говорить мне с ними не о чем, только смотреть телевизор. Как будто попал в чужое племя, где говорят на другом языке. В принципе, так оно и есть. Если у кого-то сложилась иллюзия, что я говорил и говорю на одном языке с героями сей повести (на карельском) или с читателем (на русском), то это вредное заблуждение необходимо развеять. У каждого свой язык: некто A думает, что пользуется тем же словом (например,
Вопрос я нашел в ту же ночь. Мне тогда приснилось сразу два сна, равно важных и интересных. В первом сне мне чудилось, что я рыба, самый жирный, вкусный и большой лосось во всем заливе Кирьявалахти, и что мне в глаз впивается крючок. Меня пронзает дикая боль, и для того, чтоб избавиться от крючка, я хочу показать рыбаку, что он ищет на самом деле. А на самом деле он ищет кожаный бушлат человека, утонувшего тут совсем недавно. Бушлат этот лежит на дне залива, в определенном месте, его прижал ко дну якорь анкерочика, рыбы не могут добраться до мяса через искусственную кожу, так что остатки руки, плеча и спины так и лежат внутри. Я (уже не как лосось и не как Блади, а как Эдик) сосредоточился на том, чтобы хорошо запомнить то место, и назавтра же пойти и выловить остатки Вовы (а это, несомненно, была его куртка). Далее во сне я размышлял, хватит ли теперь остатков (ботинки, ножны, пояс, часть плеча, руки, спины, куртка) для того, чтоб похоронить Вову по-христиански? Этот вопрос меня очень волновал, потому что я чувствовал, что должен что-то сделать для Вовы. Я все лежал и размышлял, и размышлял над этим вопросом, и даже во сне не мог его решить (а во сне с Божьей помощью решаются почти все вопросы), и даже когда проснулся, не мог понять, хватит этого или нет. И когда утром я пошел на рыбалку на залив Кирьявалахти, я все время обдумывал этот вопрос, и когда поймал себя на этом в пятнадцатый раз, понял, что вопрос для медитаций наконец сформулирован. Звучал он так:
СКОЛЬКО НУЖНО ИМЕТЬ ПРОЦЕНТОВ ТЕЛА, ЧТОБЫ В НЕМ БЫЛА ДУША?
Этот вопрос, казалось мне (кажется и сейчас), похож на излюбленное высказывание Томсона, с которым он обращался к своим ученикам — «Я скажу тебе, в чем суть, когда ты скажешь, есть ли множество мощности большей, чем счетное, но меньше, чем континуум». В самом деле, один сапог аналогичен счетному множеству (он есть тело, не обладающее душой), весь человек аналогичен континууму (как тело, обладающее душой). Если добавлять человека по частям к сапогу, когда можно дойти от неодушевленного тела к одушевленной твари Божией? Есть ли, более того, состояние тела, промежуточное между одушевленным и неодушевленным, подобно множеству мощности, промежуточной между счетным и континуумом? Я чувствовал, что эти вопросы я решу, или, другой вариант, размышляя над ними, набреду на истину, знание которой покажет мне, быть может, их бессмысленность.
Теперь у меня был предмет для медитации, но этот предмет я пока отложил в сторону, вернее, оставил в подсознании, чтобы он не мешал мне выловить из воды по частям Вову. Идти на залив было довольно далеко. По пути видел идущих цепью по лесу людей, слышал разговоры и лай собак. Были среди этих людей и полицейские, и солдаты, и бухгалтеры, и продавцы, и работники компьютерного клуба «Онлайн», и кассирша «Лас-Вегаса». Нескольких я узнал. Меня увидел местный батюшка (храма Вознесения Господня) и приветливо помахал рукой, расплывшись в глупой улыбке. Я машинально помахал рукой ему, а сам при этом размышлял о своем Вопросе. На Кирьявалахти нашел нужное мне место, виденное во сне. Глубина была метра два с половиной или три, но вода довольно илистая, так что сверху ничего было не видно. Я разделся по пояс и нырнул. Несколько раз я не мог ничего нащупать, понырял в разных местах, и, наконец, как и было обещано мне во сне, нашел якорь! А под ним какая-то ткань, может быть, и кожаная, в воде и в спешке не определишь. Поднять якорь я не мог, поэтому вынырнул, чтобы отдышаться, а потом со второго раза постараться отодвинуть его в сторону. Еще в воде я слышал какие-то звуки, а поднявшись, понял, что это очередь выстрелов, и увидел, что лодка вся дырявая, наполовину затопленная, и в нее медленно затекает вода. Я как-то не поверил происходящему и выглянул из-за лодки на берег. Там стоял Эдик (не я, а муж Ильмы) с автоматом, и полоскал ее выстрелами. Увидев меня, он заорал и дал еще очередь. Несколько пуль плеснуло вокруг моей головы. Я спрятался за не пригодную уже к употреблению лодку. Эдик стрелял и стрелял по ней, пока у него, судя по всему, не кончились патроны. Я набрал как можно больше воздуха, нырнул и довольно легко своротил якорь; пошарил, нашел обещанную куртку и, стараясь как можно дольше не выныривать, поплыл вбок, вбок, под прикрытие высокого мыса. Это было тяжело, я же говорил, что плохо плаваю? Зато ныряю (и выныриваю) хорошо. Вынырнул у самого берега, спрятался под утес и стал искать глазами Эдика. Его нигде не было видно. Потом на мысе, послышался топот, треск ломаемых сучьев, и над моей головой пролетел в воду Эдик. Приводнившись, он поплыл к моей лодке, я воспользовался этим, вскочил и побежал. Эдик оглянулся и пьяным голосом заорал, потрясая промокшим автоматом: я тебя все равно найду, сука! все равно догоню!!! Я убежал, конечно, пока он там барахтался пьяный, промчался, натыкаясь на сучья, снова приветливо помахал рукой батюшке, кажется, издали увидел мельком Ильму, и кустами, кустами добрался до хижины Ивана. Там поспешно кинул в мешок к ботинкам, ножнам, финке и поясу Вовы его куртку, Нине сказал собираться. Ивану объяснил, что на меня почему-то объявлена охота; хачи с лесопилки хотят меня убить и подговорили к этому русских и карелов. Ох ты ж господи, сказал Иван. Опять эти хачи. Сколько от них бед земле русской. Иди к моему старшему брату, он живет в Алалампи, найдешь по карте. Хачи туда не суются, там свои хозяева, буки. Они с хачами в контрах. Но буков ты ни о чем не проси, они хуже хачей, если против них идти. Не хотел пока говорить, но, сдается мне, они должны знать что-нибудь о твоем… Энштейне, что ли. Иди, иди. Иди прямо сейчас, на ночь глядя, ничего не поделаешь, бери тушенку, сухари, все бери. С хачами я разберусь. Брата зовут Илья, так же, как в Питкяранте. Передай ему, что Иван… что Иван… в общем, слушай, Рамзанчик у меня. Это хачевский щенок, буки будут довольны. Паролем будет слово де Селби, запомни хорошенько. Де Сел Би. Иван привел из подвала Рамзана Ибрагимова. Точно! Это он, это оказался сын Ильмы и Эдика, как я и думал, но не был до сих пор уверен. На, поешь, сказал Иван и дал ему печеньку. Рамзан взял печеньку,
