— Это нам решать, девушка, — промолвил Элистер. — А не тебе.

— И мы решили, — сказала Элинор, строго глядя на мужа. Она хотела убедиться наверняка, что нынче утром никто не смалодушничает. — Не правда ли?

— Да, — ответил Элистер. — Могу сказать с уверенностью, что это лучшее решение в моей жизни.

— Ну, это несколько чересчур, не думаешь? — спросила Мелани, удивленно глядя на папу. — Вы же просто разрешили Барнаби не ходить лишний день в школу.

— У меня в классе все считают, что Барнаби очень здоровский, — заметил Генри, беря еще один тост — седьмой за утро. Влезет ли до конца завтрака и восьмой? — думал он. — Им всем интересно, могу ли я тоже летать.

— Вот видишь? — торжествующе осведомилась Элинор. Она была довольна, что одно ее предсказание сбылось, хотя старшему сыну от этого могли быть только неприятности. — Они тебя обижают?

— Нет, конечно, — ответил тот. — В смысле, посмотри на меня, а? — Тут не поспоришь. Генри исполнилось пятнадцать, и он занимался множеством видов спорта. Маловероятно, чтобы кто-то из одноклассников попробовал его задирать. Даже весь джем, который он обычно ел, не мог бы размягчить ему столько мускулов. — Да и какое мне дело, если они считают, будто я умею летать, как Барнаби? Мне все равно, что другие думают.

— Это отнюдь не все равно, — произнес Элистер, с раздраженным вздохом отставив чашку кофе и беря в руки «Повесть о двух городах», — Барнаби уронил книжку, пришлось вставать и отдавать ему. — Как тебе понравится, если люди будут ходить и всем рассказывать, что ты… ну я не знаю… кусок швейцарского сыра? Или фигурный чайник? Когда это неправда?

Мелани прыснула. Ее явно развеселила мысль, что ее старший брат может оказаться швейцарским сыром или чайником. Даже Капитан У. Э. Джонз радостно загавкал, перевернулся на спину и победно замолотил в воздухе всеми четырьмя лапами.

— Пусть говорят что хотят, — сказал Генри, не обращая внимания на общий восторг. — Кто первый обзывается, тот сам так называется.

— Ты хочешь мне сказать, — начал Элистер, подаваясь вперед и глядя на старшего сына так, словно они плохо знакомы, — ты пытаешься на самом деле сказать мне, что тебе совсем не стыдно от того, что все твои друзья знают про этот ужас с твоим братом?

Генри на миг задумался.

— Да, — кивнул он наконец. — Именно это я тебе и говорю.

— Хотя большинство, вероятно, все равно будет думать, что ты летаешь втайне?

— Может, и летаю, — пожал плечами Генри. — Особого желания у меня никогда не было, но кто знает — вдруг на меня стих найдет, и при должном стечении обстоятельств…

— Генри, ты меня специально расстраиваешь? — спросила Элинор, пристукнув чашкой по столу.

— Я же правду говорю, — сказал Генри. — Мне все равно, летает Барнаби или нет. И всегда было безразлично. Приятных полетов, что тут сказать?

— Мне тоже, — вставила Мелани, глядя на старшего брата с гордостью. Иногда Генри ужасно ее изводил, но милый боженька, сердце у него — чистое золото, и он не боялся это показывать.

— Я лучше пойду на работу, — сказал Элистер, встав и в отчаянии поглядев на детей. — Иногда я себя спрашиваю, в чем я ошибся, знаете? В чем мы оба ошиблись, Элинор. — Он нагнулся, поцеловал жену в щеку, и они многозначительно переглянулись. — Ты уверена, что я тебе сегодня не пригожусь? — тихо спросил он.

— Мне кажется, легче будет, если я сама, — ответила Элинор, пристально глядя на кофейную гущу у себя в чашке.

— Ну тогда ладно.

— Что будет легче, если ты сама? — спросила Мелани.

— Ничего, — ответил Элистер и взял портфель. — До вечера. — Он задрал голову, поглядел на Барнаби — и как-то замялся, не в силах смотреть мальчику в глаза. — У тебя все будет хорошо, — произнес он, а потом повернулся и пошел на работу, низко повесив голову: отчасти он понимал, что совершает позорнейшую жестокость.

— А я, наверное, сегодня тоже мог бы пойти в школу, — сказал Барнаби, когда через несколько минут Генри и Мелани ушли, а Капитан У. Э. Джонз отправился гонять белочку, которой хватило безрассудства устроить себе привал у них в саду. (Он намеревался поучить эту белочку вежливости.) — Не хочу я весь день на потолке валяться.

— Я думала, мы пойдем погуляем, — ответила Элинор. — Такой погожий денек стоит, в конце концов, а мы уже неделю из дому не выходили. Что скажешь, хорошо я придумала?

— И ты не станешь на меня ошейник надевать? — спросил Барнаби.

— Сам выбирай, — сказала его мама. — Поводок или мешки с песком.

Барнаби поразмыслил.

— Лучше мешки, — сказал он.

Небо было совершенно синим и ясным, когда Элинор, Барнаби и Капитан У. Э. Джонз вместе вышли из дому; последний хорошенько обнюхивал все кусты и ограды, мимо которых они шли, — вдруг ночью здесь злонамеренно гуляли какие-нибудь чужие собаки и провокационно наоставляли своих запахов. Шли они на юг — к домам, выходившим на гавань, — потом свернули к мосту. Барнаби поднял голову и посмотрел на два флага, трепетавших на его северном конце: флаг австралийцев и флаг аборигенов. Трудно поверить, что всего неделю назад он стоял прямо под ними. Барнаби видел цепочку крохотных фигурок — они ползли наверх в своих серо-синих костюмах. Интересно, Дэз ведет эту группу или нет?

— Мы же на мост не пойдем, правда? — спросил он, и Элинор покачала головой.

— Господи боже мой, нет, — ответила она. — По-моему, с этим мостом нам уже хватит неприятностей на всю жизнь, нет? Он — угроза обществу. Его надо бы снести.

— Но как тогда люди будут добираться с одной стороны Сиднея на другую?

— Им это сто лет как-то удавалось, пока его не построили, — сказала Элинор. — Я уверена, они придумают как.

Барнаби уже немного устал: последний раз он носил рюкзак с песком девять дней назад, и теперь тот давил на плечи. И у него опять болели уши — так случалось всякий раз, когда ему приходилось оставаться на земле.

— Ну если мы на него не полезем, тогда куда же мы идем? — спросил он, когда они начали подниматься по лестнице, уводившей влево на длинную пешеходную дорожку, что тянулась вдаль над водой.

— Мы немножко пройдемся, вот и все, — ответила Элинор. — Погуляем вокруг Оперного театра, зайдем в Ботанический сад. Знаешь, я туда не заглядывала уже очень много лет. Твой папа раньше меня туда все время водил в молодости, когда у нас не было таких проблем, как сейчас.

Барнаби, прекрасно знавший, что главная из этих проблем — он сам, ничего на это не сказал. Он просто рассматривал на ходу залив и жалел, что не прихватил с собой бутылку воды, — очень хотелось пить. Когда они почти дошли до другого берега, Элинор остановилась и встала на одно колено — завязать шнурок. Барнаби повернулся налево — посмотрел на зонтики верхней террасы отеля «Гленмор» и представил себе, каково было бы сидеть там всей семьей и обедать, а не парить под тентом. Но Элинор опять выпрямилась — и тут о стальную палубу дорожки лязгнуло что-то тяжелое. Она быстро нагнулась и подняла то, что выпало у нее из кармана.

— Это что? — спросил Барнаби, обернувшись. В маминых руках тускло блеснуло что-то железное.

— Это я сглупила, — ответила она и показала сыну острые кухонные ножницы, которые положила в карман, когда они выходили из дому. — Я ими что-то резала, а потом, должно быть, забыла положить обратно в ящик.

— Это же опасно — ходить с ножницами в кармане, — сказал Барнаби.

— Да, я знаю. Но не волнуйся. Я буду осторожна.

«Гав, — гавкнул Капитан У. Э. Джонз, знавший, что дело тут нечисто. — Гав, гав, гав!»

— Ох, да умолкни ты, — велела Элинор, дернув его за поводок.

Спускаясь по лестнице на Скалы, они протолкались через людей, пивших кофе с утра, потом по