в глаза. — Даже, вполне возможно, произнесешь мне известную поговорку, оканчивающуюся словами «оно и не воняет». Да?

— Я к этому склоняюсь. Люди, которые умеют и любят убивать, Саша…

— Люди, которые умеют и любят убивать, Ларчик, — прервала я его глубокомысленную тираду, — весьма и весьма опасные существа. Поскольку, мой милый, завтра они могут развлекать себя подобным способом уже во вселенских масштабах. И тогда наша с тобой жизнь превратится в сплошной патологический страх.

— Ты слишком глобально мыслишь, — попытался образумить меня Лариков. — Они не так уж опасны. Сидят и тявкают из подполья.

— Знаешь, в двадцатые годы в Германии тоже некоторые рассуждали так же. И в семнадцатом в России. А потом гнили в концлагерях, потому что эти мелкие шавки именно за счет отсутствия серьезного отношения к проблеме смогли оказаться над теми, у кого как раз со здравым смыслом все в порядке. Я не отличаюсь особенно здравым смыслом, поэтому постараюсь поспособствовать тому, чего они, на мой взгляд, заслуживают. Уголовного наказания.

Вот как я сказала! Светло улыбнувшись Ларикову, шагнула в квартиру, как на костер. Впрочем, перед костром можно было позволить себе еще чашечку кофе.

Эльвира расположилась в кресле, поставив рядом с собой клетку с Пафнутием.

— Наконец-то! — проворчала она, отрывая глаза от книги. — Это у нас называется «я приду сегодня пораньше…». У тебя как с ощущением временной реальности, радость моя?

— Реальность всегда временна, — заметила я.

— Знаешь, Данич, тебя все равно не переспоришь. Господь наделил тебя умом и гордыней. Зачем тебе второе, ума не приложу, поскольку сие грех, но не мне с моим умишком понимать его замыслы!

— Чтобы было с чем бороться, — рассмеялась я. — Третья составная часть моего характера — поиски бурь, которым можно сопротивляться!

— Понятно. «А Сашка, мятежная, ищет бури, как будто в бурях есть покой». Ну и как? Поиски увенчались успехом?

— Конечно, — усмехнулась я. — «Кто ищет, тот всегда найдет!» Ладно, давай кончим наш цитатно- софистический диспут, поскольку я тебя обыграю. Не зря же торчала в стенах филологического, старательно изучая литературу. Лучше расскажи мне о том, в чем я не сильна.

— О физике? — испугалась Элька. — Прости, дорогая, я в физике тоже совсем не шарю! У меня даже нет представления о том, что там решил представить нашему вниманию Бойль совместно с Мариоттом!

— Не-ет, — протянула я. — Меня интересуют твои «рерихианцы». Их кружок местного значения.

— Не мои, а мамины. Я существо свободное. Сдамся только в религию отцов, то есть в православие. А то ты еще ненароком причислишь меня к атеистам! А об этих «рерихианцах» я ничего не знаю особо. Только то, что они какие-то бредовые ребята и читают полную смурь. Впрочем, я сейчас тоже смурь читаю, которая уже надоела мне.

Она со вздохом отложила красивую голубую книжку.

— Вроде бы мужик пишет интересно местами, но местами становится таким же странноватым, как Даниил Андреев или Блаватская. И тут уж его читать совсем никакой возможности! Сразу начинает казаться, что он тоже какой-то заумный «рерихианец»!

Я взяла книгу в руки. Перевернула. И вздрогнула.

«Аркадий Воробьевский. На пороге».

— Фотографии нет, — разочарованно протянула я.

— Да зачем тебе? Он бывает, кстати, в маменькином сообществе полных кретинов. Представь себе, этот гений освещает своим присутствием наш скромный Тарасов!

— А ты его видела?

— Угу, — кивнула Эльвира. — Мне повезло. Я даже коснулась живой легенды. Вернее, он коснулся меня и, как мне показалось, с весьма похотливыми намерениями. Собственно, книжку эту он мне и подарил. Если откроешь титульный лист, увидишь автограф. По этой причине я ее и не выкинула. А вдруг удастся загнать поклонникам?

Размашистым почерком на титуле стояло: «Эльвире, нашей надежде. Аркадий».

Перевернув страницу, я наткнулась на следующую строчку:

«Все пошло от славян. И надобно помнить и гордиться этим, поскольку наша раса единственная стоит на пороге Нового Бытия, и мы возродим наши верования — Перун снова встанет на свое главное место. Нет нужды чистому славянскому сердцу в религии сумасшедших евреев!»

— Прелесть-то какая, — пробормотала я. — А он на меня производил впечатление психически нормального человека! Мало того, что бабник и обманщик, так еще и псих!..

Грустно мне стало. Поскольку я теперь нисколько не сомневалась, что фамилия моего утонченного любителя Альбинони и есть Воробьевский!

Мы проговорили еще два часа. За это время я уже узнала от Эльвиры столько, что и сама запросто могла бы слабать книжицу в духе господина Воробьевского.

Удивительно, как у него получалось властвовать над неразвитыми умами! Его, оказывается, почитали за живого классика, да он и не сопротивлялся особенно… Правда, не гнушался и помощью со стороны, поскольку многие его книжицы были написаны его «учениками». Правда, он этим ученикам не платил и упоминал их вскользь, как бы между прочим: «В написании книги мне оказали неоценимую помощь Витя, Саша, Миша», хотя означенные написали как минимум по пять глав.

Эльвира над этим смеялась, а мне было не по себе. Все еще не представлялся мне образ «гуру- плагиатора» с изрядной манией величия и мягкого человека, что слушает музыку Альбинони.

Хотя Эльвира сказала, что с иллюзиями всегда чрезвычайно трудно расставаться!

Заснули мы только в два часа ночи. Мне снились какие-то первохристианские катакомбы, где я почему-то была одной из самых яростных проповедниц, но потом появился Аркадий. В одной руке он держал пластинку с «Адажио» Альбинони, а в другой — поднос в виде свастики, на котором лежала голова неизвестной девушки. Голова смотрела на меня совершенно живыми глазами и улыбалась. А мой «поклонник» протягивал мне ее и говорил: «Такая же участь ожидает тебя. Ты наркоманка». — «Я не наркоманка, — попыталась возразить я. — Может быть, я однажды и выкурила папироску с анашой, но это не значит, что я всю жизнь их курю. А уж тем более колоться… Я с детства боюсь уколов! Даже если мне и захотелось бы стать наркоманкой, я не смогла бы преступить этот страх!»

Кажется, зря я это сказала… Потому что мой враг обрадовался и пропел, мерзко ухмыляясь:

— Теперь я знаю, что с тобой делать, чтобы заставить отдать мне мое!

В его руках появился огромный шприц, и он стал приближаться ко мне. Я заорала и стала пятиться.

В это время голова девушки посмотрела на меня так, что я умолкла, стараясь унять дрожь, и произнесла четко и внятно:

— Не одна ты такая. Так что не ори…

— Сашка, не ори!

Я проснулась оттого, что Эльвира трясла меня за плечо.

— Ты даже попугая своими воплями разбудила, — неодобрительно произнесла она. — И еще кого-то, потому что теперь тебе звонят по телефону. Кажется, твой Лариков.

Я открыла глаза. За окном уже было светло, и я облегченно выдохнула:

— Значит, это только сон…

«Сон, который сегодня станет явью», — подумала, вспомнив о сегодняшнем своем «предназначении».

— Уходи, уходи, уходи, — пробормотала я.

— Кто? Я? — удивилась Эльвира. — Ты нахалка, Данич!

— Да не ты, — поморщилась я. — Гадкую мысль прогоняю. Чтобы она не отравляла мне…