обладал способностью к мышлению. Он решил, что убил Гордона какой-то бомж. Собственно, жильцы дома, возле которого найден труп Гордона, показали, что возле мусорных баков вечно крутятся подозрительные личности.

— Крутятся, — кивнула я. — Совершенно шизанутая старенькая леди в кружевной рваной мантилье да еще собака, линялая, как мои джинсы после стирки. Они как-то в мои представления об убийце не укладываются. Старуха просто немощна, а собака не умеет работать оружием.

— Плюс ко всему, откуда у бомжа револьвер? Да еще с глушителем… Понимаешь, Сашка, у меня создалось впечатление, что Ванцов твердо вознамерился отправить это дело в «нераскрываемые». И это, Сашик, меня напрягло.

Он вертел чашку в своих узких ладонях и задумчиво хлопал длинными ресницами.

— Ну ладно. Чего думать об этом? Все равно никто нам этого дела не поручал, оно у милиции, и мы с тобой не имеем права вмешиваться с нашими измышлениями, пока нас об этом не попросят…

— Когда я думаю об этом, чувствую свое бесправие, — обиженно проговорила я. — Кроме того, мне совсем не нравится, что убийство Гордона на сто процентов постараются повесить на несчастного бездомного алкоголика. Или на несчастную старушенцию в такой красивой мантилье. Или вообще на ни в чем не повинную собаку…

— И что ты предлагаешь? — вскинулся Лариков. — Лезть поперек «батьки»? Ты их плохо знаешь, радость моя! Особенно Ванцова! Этот наступит на тебя, сплющит и пойдет дальше!

— Как это — сплющит? — совсем разозлилась я. — Позвольте, но я не люблю, когда меня «плющат»! Я его сама расплющу!

Он долго смотрел на меня, а потом начал хохотать.

— Сашка, ты совсем еще ребенок! Такой славненький, воинственный ребеночек! Ладно, давай забудем о Гордоне. Если здесь появится его жена и попросит нас этим заняться, дело другое. У нас будет право им заниматься. А пока давай думать о других вещах. Ничего, кстати, нового?

— Нового?

Я задумалась. Надо ли говорить о Соне? В конце концов, он же обещал мне самостоятельное дело.

— А ты подтверждаешь, что я сама могу заниматься расследованием? — осторожненько спросила я.

— Смотря каким, — кивнул он. — Если оно не связано с убийством. Если это не сексуальный маньяк. В общем, если твоей жизни ничего не угрожает.

— Скорее всего нет, — честно ответила я. — Кто-то бывает у одной женщины, когда ее нет дома. И оставляет следы своего пребывания на виду. Может быть, он ведет психическую атаку, стремясь ее запугать или свести с ума?

— А может быть, твоя женщина просто с ума сошла сама, — фыркнул Лариков. — Так чего ты хочешь?

— Пока не знаю. Сегодня вечером я буду у нее, чтобы самой посмотреть, где расположена квартира. Прикину, как он туда попадает, и главное, попробую представить, зачем он это делает. Должно же быть что-то, о чем она забыла. Может быть, он ищет какую-то вещь?

— Ладно, судя по всему, это дело как раз для тебя. Только если поймешь, что женщина все-таки обманывает…

— Нет, — покачала я головой. — Она очень перепугана.

— Значит, сама обманывается. Хотя… Сашка, а ведь это может быть опасным! Если она сумасшедшая, вполне может оказаться буйной!

Он смеялся.

— Прекрати! — обиделась я. — Она мне сама сказала, что он оставляет там вещи! Даже показала мне. Галстук.

— Ерунда, — фыркнул он. — Галстук может принадлежать ее любовнику. Или она его купила. Чтобы поубедительнее навешать тебе спагетти.

— Лариков, — взмолилась я. — Когда-нибудь ты будешь относиться ко мне серьезно?

— Сашка, серьезно я отношусь только к врагам, — ответил он. — Надеюсь, ты никогда не станешь моим врагом?

— Если это необходимое условие для того, чтобы ты относился ко мне серьезно, не могу этого обещать, — высказалась я и, засунув себя в куртку, добавила: — Мне пора, мон шер. Надо ведь еще забежать домой, предупредить маму, что сегодня я приду очень поздно.

— И Пенса, чтобы он за тобой приехал, — строго напомнил Лариков. — Сашка, ты же не будешь шляться по ночам одна?

У меня вообще-то были кое-какие планы насчет сегодняшней ночи. Но я решила, что Пенс мне не помешает, и согласилась с Лариковым.

— Кстати, завтра я немного опоздаю, — сообщила я. — Поскольку неизвестно, когда вернусь.

— Ладно, маленький рыжий ангел, — махнул рукой Лариков. — Только, пожалуйста, не подвергай себя опасности!

Ну вот этого я ему обещать никак не могла!

Времени у меня было не очень чтоб много. Поэтому, когда я влетела в свою квартиру и начала метаться по ней, наскоро утепляясь, маменька моя скептически нахмурилась, прислонившись к стене со скрещенными на груди руками, отчего безумно напомнила мне памятник Чернышевскому. Тем более что ее стрижка и очки на носу делали их сходство практически один к одному.

— Ты напоминаешь мне вихрь торнадо, — заметила моя «чернышевская» маменька. — Может быть, ты все-таки употребишь некоторое число калорий? При таких стремительных движениях ты очень скоро истончишься.

— Ну и очень полезно мне истончиться, — сказала я, продолжая собираться.

— Зачем тебе два свитера на один организм? — спросила маменька.

— Организм не должен замерзать, — охотно объяснила я. — Мой организм спит и видит, как ему подцепить насморк. А пристальные наблюдения показали мне, что красный нос не очень идет моим рыжим волосам.

— А питать его не надо?

— Надо, но мало, — я осмотрела свою фигуру. В двух свитерах и надетой сверху папиной куртке я выглядела омерзительной кубышкой. — Фигура у меня, прямо скажем, не для подиума.

— А ты куда собираешься? — осведомилась мама.

— Разве что демонстрировать моды для полных детей, — фыркнула я. — Не забыв при этом засунуть в зубы шоколадку «Нестле»…

— Удивительная способность к самоуничижению, — покачала головой мама. — Хоть бы имела совесть да пожалела меня. Поскольку ты мое чадо и похожа на меня и моего супруга, но когда ты подвергаешь свою внешность несправедливой критике, ты намекаешь на то, что либо я была дурна собой, либо у меня дурной вкус. Так?

— Ну уж про вас я ничего не говорю, — поспешила оправдаться я. — Может быть, я удалась такой жуткой кошелкой в тетю Веру?!

— Бедная тетя Вера! Какая же ты вредина! Насчет кошелки не знаю, но нахалка ты точно первостатейная! Несчастная тетя Вера регулярно притаскивает тебе из Америки подарки, а ты называешь ее жуткой кошелкой!

— Да я себя так называю! А ты всегда все переворачиваешь!

Я чмокнула ее в нос.

— Еда? — строго спросила мама, указуя перстом на кухню.

— Когда приду.