и скажут, что в теперешние времена такое случается даже в самых лучших домах — а месье Стокмар, как говорят, в своей стране очень и очень уважаемый писатель.
Давид улыбнулся. Сам он по отношению к своей семье был в одно и то же время и более лояльным и более сдержанным. Не стал бы распространяться о ней на словах, но большей частью полностью о ней забывал.
Кроме последних недель, проведенных с матерью. Неожиданное воспоминание о ней так резануло его по сердцу, что он побледнел.
11. Горы потемнели…
Горы потемнели, сделались свинцовыми на фоне прозрачного неба. Наступил вечер.
На левом берегу реки лежал город с горящими стеклами окон, на правом раскинулись рощицы деревьев, похожих на пинии, как бы дуновение родных мест для Давида. Но когда они прошли еще немного вперед, тропинка начала подниматься вверх — потому что река в самом своем истоке начиналась с горного ручейка — аромат хвои и смолы смешался с каким-то другим благоуханием, еще более нежным и сладостным. Бальзамическое благовоние древних поэтов.
Люсьен Мари остановилась и глубоко вдохнула напоенный ароматами воздух.
— О! Апельсиновые деревья зацвели!
Она ускорила шаг, заторопилась туда, откуда доносился этот волшебный запах, как ребенок, увидев свой дом, вдруг пускается к нему вприпрыжку.
В ее крови заговорил голос целых поколений, занимавшихся разведением апельсинов. По другую сторону залива, в Провансе, находилась старинная усадьба Вионов. Там она часто и подолгу жила в детстве.
Они приблизились к усадьбе или поместью. Аллея апельсиновых деревьев вела от реки вверх, к едва видневшемуся дому — но ни изгородь, ни калитка не преградили им путь. Они шли по туннелю из благоуханий под белеющими во тьме лепестками; плоды и ветки казались одинаково черными, но кое-где в вечернем свете поблескивали листья, как оконные стекла, отражающие лучи солнца.
Вдали залаяла собака. Они пошли медленнее, им напомнили, что они на частной и, может быть, запретной земле. Какие-то строения или предметы неясных очертаний возвышались перед ними, точно тени, будили их любопытство; но невозможно было определить, что же это такое, что за призраки их окружают.
В затененном деревьями доме в первом этаже зажегся слабый свет. Выглядело это странно и даже драматично — одно освещенное окно в таком большом доме.
Давид взял Люсьен Мари за локоть, и они повернули обратно. Она замедлила шаг, обернулась назад:
— Мы еще сюда придем, хорошо? Завтра рано утром…
Когда они пришли сюда опять, вся усадьба купалась в утреннем солнце. Старый садовник и его помощники срывали с деревьев апельсины.
Всего несколько дней назад здесь была средиземноморская зима — пронизывающий ветер шуршал в песке и в сухих пальмах. Теперь же сияло солнце и в долине царила настоящая средиземноморская весна. Нежные молодые побеги пробивались среди темной вечнозеленой растительности, деревья и кусты покрылись почками, а то и цветами, прямо на голых ветвях. На поле по одну сторону аллеи крестьянин пахал на муле старинным, мелко берущим плугом. Вдоль другой стороны, сбоку, стояли в ряд высокие желтые прутья, связанные по три, декоративные, как бамбуковые копья.
Давид спросил старика по-испански, нельзя ли им пройти дальше и осмотреть усадьбу. Тот не ответил, на лице его появилось такое же упрямое, замкнутое выражение, как у кабатчика Мигеля.
Тогда Люсьен Мари что-то произнесла — целый каскад слов на каком-то странном французском. Давид смотрел на нее с удивлением, — так же как и старый каталонец. Старик что-то переспросил, как будто неуверенный в том, правильно ли он понял, — и потом уже они стали вместе, ощупью, пробираться вперед, и в конце концов нашли, видимо, общий язык, понятный им обоим. Это заставляло их часто смеяться и все время переспрашивать друг друга; в конце концов старик спустился с лестницы и угостил их апельсинами из своей корзины. Люсьен Мари поблагодарила, но спросила на своем удивительном французском, нельзя ли им вместо этого сорвать несколько апельсинов прямо с дерева. В ответ садовник притянул к ним ветку, чтобы они сами, могли их достать.
О квинтэссенция юга, когда ты можешь срывать апельсины с благоухающих, цветущих ветвей!
Люсьен Мари сказала весело:
— Недаром мне все время казалось, что я уже где-то совсем близко, вот-вот начну понимать Консепсьон и всех других женщин тоже… Такое впечатление, что достаточно завернуть за угол — и тогда…
— А на каком языке ты говоришь-то сейчас, на прованском? — с любопытством спросил Давид.
Она кивнула.
— На том самом, на каком обычно разговаривали ребята наших садовников у нас в усадьбе… Мы с Морисом знали его с детства, а потом иногда использовали в качестве нашего собственного тайного языка. И вот теперь вдруг он опять всплыл у меня в памяти, когда я увидела этого старичка с его апельсинами…
— Сконцы и датчане говорят на эресундском, — заметил Давид. — А ты и тот старичок совершенно на другом языке. Интересно. Особый язык жителей Средиземноморья, занимающихся разведением апельсинов… Что же ты ему сказала?
— Мы с ним беседовали о качестве фруктов, — объяснила Люсьен Мари. — Вот эти фразы и пришли мне на память.
Давид молча поклонился подобной осведомленности.
— Какая у вас красивая усадьба, — обратился он к старому садовнику.
Но садовник отмахнулся от похвалы. Усадьба не его, она принадлежит Анжеле Тересе. Он только арендует землю.
Бросив на старика вопросительный взгляд, они прошли дальше, к самому дому.
Навстречу им вышла старая собака, тявкнула было, но решила не затруднять себя лаем, а удовлетворилась тем, что последовала за ними.
Там, где кончалась апельсиновая аллея, оказалась просторная, неправильной формы лужайка, заросшая травой и окруженная пышной, почти тропической растительностью. Агавы теснились в зарослях бамбука — или это был сахарный тростник? Деревья с хвоей, похожей на изысканные кружева, пропускали рассеянный солнечный свет, другие деревья, настоящие исполины, стояли с набухшими почками на всех ветвях.
За лужайкой располагался дом, белоснежный, широкий, с наклонными наружными стенами. Шире всего он был у основания, казалось, он уходил в землю корнями. Дом выглядел странно слепым: окна в своем восточном оформлении создавали впечатление забитых раз и навсегда, а единственная дверь была поразительно мала и низка. Можно было подумать, что дом нежилой, если бы не распахнутая половинка двери. Однако вовнутрь заглянуть было нельзя: ее закрывал занавес из деревянных бус.
Это был таинственный дом. Таинственно притягательный дом. Не было видно ни души.
Пройти к нему можно было также по тропинке в траве. Рядом виднелся источник с замшелыми ступенями и надстройкой из каменных столбиков. Дальше шла насосная установка и цементированный бассейн, вода в нем непрерывной и упругой дугой струилась вниз из высокого носика. Все вместе покрыто красивой плетеной крышей из бамбука или тростника. Здесь и там разбросаны тачки, ведра, всякий другой садовый инвентарь, — все старая хозяйственная утварь, но очень изящной формы.
Люсьен Мари стремительно повернулась к Давиду.
— Ты прав! Не нужны нам американские игрушечные домики. Только здесь, Давид…
Низкая, мягкая, теплая от солнца трава, истоптанная поколениями и все-таки свежая, зеленая, как
