газеты «Искусство коммуны», которая издавалась на средства Петроградского совета. Для Маяковского это было время иллюзий, которые быстро прошли. Стать рупором революции не вышло. Во многом это произошло из-за того, что Ленин к творчеству поэта относился резко отрицательно[25]. Так, на выход поэмы «150 000 000», изданной за государственный счет, Ленин отреагировал запиской:

«Как не стыдно голосовать за издание «150 000 000» в 5000 экз.?

Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10-ти и не более 1500 экз. для библиотек и чудаков. А Луначарского сечь за футуризм».

Хотя бы поэтому Маяковскому не светило стать «самым главным» в области поэзии. В его статьях начала двадцатых присутствует прямо-таки детская обида: да я ж, да мы ж за советскую власть с первого дня! А она предпочитает «академиков» – то есть представителей более традиционного искусства, которые, возможно, не столь любили новую власть, но в творческом плане вызывали куда меньше вопросов.

А что Маяковский хотел, так сказать, в идеале? Это можно понять, листая тот же ЛЕФ. Львиную долю материалов составляет не творческая продукция, а теория. Точнее, поучения всех и вся: как и о чем надо писать, чтобы было по-настоящему, по-революционному. Но ЛЕФ был изданием с весьма небольшим тиражом, одним из многих. А хотелось, чтобы он был главным и единственным.

Сразу оговорюсь, что в случае с Маяковским это не было простым стремлением сделать карьеру, пролезть на теплое место под крылышко к власти. Он и в самом деле полагал, что лефы нашли единственно верный путь. Что в качестве официозного издания они принесут революции максимальную пользу.

Раз уж речь зашла о ЛЕФе. Маяковский являлся главным редактором журнала и самой заметной фигурой в этой тусовке. Но на самом деле решал не он. За спиной поэта стояли Лиля и Осип Брик.

О Лиле Брик стоит рассказать поподробнее. Она не только сыграла огромную роль в его жизни, но и в значительной степени именно ей обязан поэт своей чудовищной – иначе не скажешь – посмертной славой.

В 1891 году в Москве в семье присяжного поверенного Юрия Кагана родилась девочка Лиля. Ее мать, Елена Юльевна, была пианисткой с консерваторским образованием. Отец увлекался поэзией Гете и поэтому назвал дочь в честь Лили Шенеман, возлюбленной немецкого поэта. И Лиля, и ее младшая сестра Эльза получили прекрасное воспитание, играли на рояле, говорили по-немецки и по-французски.

Лиля была девочкой очень живой, чуть ли не с подросткового возраста она приобрела некий шарм, который сводит с ума мужчин куда сильнее, нежели «чистая» красота. Неудивительно, что уже с юных лет Лиля начала причинять родителям головную боль своими сердечными историями. В тринадцать лет она влюбилась в сына коммерсанта Осипа Брика, который был ее двумя годами старше. Это была душераздирающая история, с попытками самоубийства и прочими подростковыми ужасами. Впрочем, страсть не мешала разным мимолетным увлечениям, одно из которых – роман с гимназическим учителем музыки – закончилось абортом (в шестнадцать лет). Кроме того, среди ее поклонников и дружков были художники, актеры и представители «золотой молодежи».

Все-таки в 1912 году Лиля и Осип сочетались законным браком. Ее муж был парнем тихим, который все время, свободное от работы в отцовской ювелирной мастерской, тратил на чтение книг и приобрел в итоге очень даже неслабую эрудицию. Довольно быстро семейная жизнь расползлась, но тесная дружба осталась на всю жизнь. Расстаться с Осипом Лиля так и не сумела. Уже после смерти Маяковского, выйдя замуж за комбрига Примакова, Лиля тем не менее притащила Осипа с собой. Что лишний раз подтверждает исключительное обаяние этой женщины. Представьте Примакова – крутого мужика, умевшего в Гражданскую приводить в повиновение орды буйных и своенравных красноармейцев, пролившего столько кровушки, что оторопь берет. Это был персонаж, по сравнению с которым наши нынешние бандиты – просто детки из песочницы. И вот жена тащит к нему какого-то интеллигента, да еще бывшего мужа. А ведь затащила. И так случается.

В. Маяковский и Л. Брик

С Маяковским Лиля познакомилась в 1915 году. Собственно, в это время поэт ухаживал за ее младшей сестрой Эльзой. Но, увидев старшую, переключился на нее. Лиля Брик вспоминала:

«Это было нападение. Володя не просто влюбился в меня, а напал на меня. И хотя фактически мы с Осипом Максимовичем жили уже в разводе, я сопротивлялась. Меня пугала его напористость, рост, неуемная, необузданная страсть».

Кстати, впоследствии Эльза стала женой знаменитого сюрреалиста и основателя французского варианта социалистического реализма Луи Арагона.

Как бы то ни было, роман Маяковского и Лили завязался. Проходил он весьма заковыристо. Маяковский в быту был чрезвычайно тяжелым человеком. К тому же Лиля придерживалась модных тогда среди богемы принципов свободной любви. А Маяковский... Он вырос в грузинской глубинке. Люди, проведшие детство в местах, где царят такие патриархальные нравы, как в грузинской провинции, даже будучи представителями другой национальности, впитывают их в кровь. А потому Маяковский хоть теоретически и признавал «продвинутость» подобных взглядов на любовь, но в душе такого авангардизма не принимал. Впрочем, кто с кем спал – это, конечно, интересно, но не слишком существенно. Важнее другое. До конца своей жизни Маяковский не мог обойтись без Лили Брик. У поэта тоже были многочисленные романы, но все равно он возвращался к ней. Лиля твердой рукой направляла его по жизни. Такой вот был Маяковский человек – не мог обойтись не только без команды, но и без няньки.

Не мог он обойтись и без Осипа. Не в том смысле, о котором вы подумали. А в том, что Осип в значительной степени был генератором идей – в том числе и ЛЕФа. Он был образован и хитер. Совместно с женой Брик исподволь направлял мощную, но безбашенную «машину» Владимир Маяковский.

Часто спекулируют на связях Бриков с ЧК. Дескать, они были приставлены от органов, дабы следить за Маяковским. Осип и в самом деле работал в ЧК – в юридическом отделе. У супругов были обширные связи с чекистами. Но не только с ними, а с видными командирами Красной армии, дипломатами и так далее. Это была тогдашняя элита – а с кем еще общаться деятелям культуры, которые претендуют на роль лидеров революционного искусства?

Причем эти военные и чекисты были людьми очень своеобразного склада – воспитанные на безумии Гражданской войны. Они были революционерами до мозга костей – в том смысле, что умели только разрушать и бороться с классовыми врагами. «И вся-то наша жизнь есть борьба». Жить по-другому они не хотели и не умели. В этой среде переход к нэпу воспринимался очень болезненно. Потому что за ним виделось возвращение к обычной, «мещанской» жизни. Напомню, что романтической идеей революции, которая так импонировала авангардистам, была коренная перестройка не только социального строя, но и, по сути, всего мироздания. Так, пафос одного из самых знаменитых произведений Маяковского – поэмы «Про это» – как раз ненависть к тому, что «жизнь налаживается», все возвращается на круги своя. А так быть не должно! Не для того революцию делали. Недаром потом все эти пламенные революционеры кончили плохо – когда подули иные ветра. Но это будет позже.

Лефовская теория выдвигала идеи «социального заказа» и «литературы факта». Которые, как уже говорилось, являлись, по сути, идеологическим обоснованием литературной халтуры на производственные темы. Маяковский этой самой халтурой баловался по самое не могу. Помните, я упоминал о прототипе Ляписа-Трубецкого? Это поэт Владимир Владимирович Маяковский. Свои вирши герой Ильфа и Петрова посвящает «Хине Члек». То есть Лиле Брик. В самом деле Маяковский написал бездну стихов, которые увидели свет в различных профсоюзных журналах.

И таким вот макаром он мог писать практически на любую тему. Характерно, что, кроме академического собрания сочинений 1955 года, все эти многочисленные опусы никогда не переиздавались. Оно и понятно. Читать это невозможно. Между прочим, Маяковский, с пеной у рта отстаивая тезис о том, что именно такая поэзия необходима, в душе прекрасно знал ей цену – потому что никогда не читал эти бесконечные агитки на публичных выступлениях. Насколько они выполняли предназначенную им роль – пропагандировать то или иное начинание власти? А черт его знает. Для агиток слишком уж они авангардные. Любая реклама (а