Сергей Есенин. Последний анархист
Пастушок с тальянкой
«Есенина в России не читают, Есенина в России поют», – сказал один умный человек. Так оно и есть. Разумеется, вокруг личности поэта наверчено огромное количество мифов. Мощный вклад внес и нашумевший сериал, который по своей бездарности выделяется даже среди нынешних «шедевров». Впрочем, семью Безруковых особо винить не стоит. Попса – она и есть попса. Авторы постарались воплотить все расхожие мифы о Есенине, не очень заботясь об их совместимости друг с другом. А до кучи приправили все это «сенсационной» версией об убийстве поэта. Которой вообще-то в обед сто лет. И которая, мягко говоря, весьма сомнительна. Вот и получилась милая картинка. Эдакий наивный деревенский поэт, окруженный подонками, заплутавший в каменных джунглях и убитый злобной властью…
Так уж повелось, что в России известным людям обожают после смерти приделывать то крылышки с нимбом, то рога с копытами. А иногда и то и другое одновременно. Между тем жизнь Сергея Есенина интересна сама по себе.
Не стоит думать, что Есенин пришел в большую литературу чуть ли не от сохи, не успев стряхнуть с сапог рязанский нечернозем. Вообще-то семья Есенина была крестьянской только по паспорту (крестьяне в Российской империи были не только профессией, но еще и сословием). Отец поэта с детства работал приказчиком (продавцом в магазине) в Москве. А такие люди – их было немало – имели уже совсем иную психологию. Они были уже, так сказать, не совсем деревенские. Именно к подобному типу людей социологи впервые применили понятие «маргиналы»[17]. То есть находящиеся в пограничном положении. От деревенской жизни уже отошли, к городской пока еще не прибились.
Главный крестьянский вопрос – земельный – маргиналов не особо волновал. Средой обитания подобных выходцев из деревни был город, и только город. Вот и Есенин, в полном соответствии с традициями таких семей, двинул в Белокаменную в возрасте семнадцати лет. Парадоксально, но, возможно, именно эта некоторая отстраненность от деревенских повседневных забот и придала такую выразительность стихам Есенина. Деревня была для него романтическим образом, а не местом ежедневного тяжелого труда.
Так бывает нередко. Марк Шагал большую часть жизни прожил в Париже и США – и продолжал рисовать летающих по Витебску евреев. Джек Лондон погулял по Аляске несколько месяцев – и писал о ней всю жизнь.
Вообще-то стихи, что называется, «от сохи» писал только один крупный поэт – американец Уолт Уитмен, который и в самом деле трудился фермером. Возможно, только потому, что в США жить поэзией было куда сложнее.
К моменту приезда в Москву образование Есенина составляло три класса церковно-приходской школы. Это, конечно, не классическая гимназия, но по тем временам не так уж и мало. Тем более что учителя в школе были хорошие. Во всяком случае, классическую русскую литературу к окончанию школы Есенин знал куда лучше, чем многие сегодняшние выпускники. Как впоследствии заметил Александр Луначарский, «Есенин пришел из деревни не крестьянином, в некотором роде деревенским интеллигентом».
В Москву Есенин приехал не на авось. Он уже писал стихи и, как многие талантливые люди, прекрасно знал свои силы. Хотел быть именно поэтом. И никем больше.
Правда, начал Есенин конторщиком в купеческой фирме. Но по живости характера быстро оттуда вылетел. И пошел работать помощником корректора в типографию Сытина. Все же поближе к литературе. Вот как описывает «крестьянского паренька» А. Изряднова, трудившаяся у Сытина корректором:
«Он только что приехал из деревни, но по внешнему виду на деревенского парня похож не был. На нем был коричневый сюртук, высокий накрахмаленный воротничок и зеленый галстук».
Типографские рабочие, кстати очень неплохо зарабатывавшие, держали марку высоко, полагая себя рабочей элитой, поэтому стремились одеваться «чисто». Так что Есенин на первых порах просто принял правила игры.
Далее Изряднова рассказывает:
«Настроение у него угнетенное – он поэт, а никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать. Отец журит, что занимается не делом, надо работать, а он стишки пишет».
Словом, обычное дело. Начинающий творческий человек в большом городе. В конце концов Есенин вроде бы нашел единомышленников. Был в Москве на Миусской площади Народный университет Шанявского. Эдакое бесплатное заведение, где пытались приобщить рабочих к культуре. Возле него существовало нечто вроде литературного объединения – кружок рабочих поэтов-самоучек. Оттуда уже были дороги в некоторые журналы, где и появились первые стихи Есенина.
Довольно быстро поэт, никогда не страдавший заниженной самооценкой, убедился, что все это – игры дилетантов. Есенин хотел не просто писать и печатать стихи. Он хотел славы. Настоящей, большой славы. Он ни в коей мере не походил на самодостаточного Хлебникова. Нужно было пробить путь в большую литературу. В Москве как-то не складывалось. И Есенин двинул в Петербург. Вот тут-то все и началось…
Есть разные сведения, как Есенин додумался до того, чтобы, расставшись с одеждой представителя «рабочей аристократии», облачиться в костюм оперного мужичка. По некоторым сведениям, эту идею ему подкинул Николай Клюев, именно таким образом пробивший себе дорогу в большую литературу. По другим – своим умом дошел. Потому что вот уж чего в Есенине не было, так это простодушия. Человек он был хитрый – и прекрасно понимал, кому и что говорить. Поначалу, явившись к поэту Рюрику Ивневу, он изображал деревенского простого парня. В пересказе Анатолия Мариенгофа история Есенина выглядит так:
«Знаешь, и сапог-то я никогда в жизни таких рыжих не носил, и поддевки такой задрипанной, в какой перед ними предстал. Говорил, что еду в Ригу бочки катать. Жрать, мол, нечего…» («Роман без вранья»).
Ход психологически верный. Одно дело – приехал очередной начинающий поэт из Москвы, другое – нагрянул натуральный самородок «из народа».
Затея имела успех. Рюрик Ивнев ввел Есенина в салон Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского. Это было весьма своеобразное место. Там занимались разнообразными мистическими изысканиями. Мистические откровения искали всюду, где только можно. В том числе и в «глубинах народа». О котором, заметим, эти рафинированные интеллигенты не имели ни малейшего понятия. Вот и рассчитывали в молодом деревенском поэте найти что-то эдакое «глубинное» и «патриархальное». Я уже упоминал, что лубочная народность была тогда в большой моде. Забавно, что эти же настроения, распространенные в среде петербургской элиты, эксплуатировал и Григорий Распутин.
Хотите – получите! И Есенин, оценив ситуацию, начал лихо косить под пейзанина. Благо внешностью он обладал соответствующей – эдакий ангелоподобный пастушок. Поэт стал ходить по литературным салонам, одетый в костюм, который крестьяне носят лишь в оперных постановках, прихватив тальянку (примитивную гармонь). Успех был колоссальный. По большому счету, Есенин действовал в том же ключе, что и футуристы: сначала создать моду «на себя», а дальше уж разберемся. Недаром Маяковский раскусил его хитрость с первого взгляда:
«В первый раз я его встретил в лаптях и в рубахе с какими-то вышивками крестиками. Это было в одной из хороших ленинградских (Маяковский имеет в виду – петербургских. –
Как человек, уже в свое время относивший и оставивший желтую кофту, я деловито осведомился относительно одежи:
– Это что же, для рекламы?
Есенин отвечал мне голосом таким, каким заговорило бы, должно быть, ожившее лампадное масло.
