Подошел выходной, я пошла к Наде, ее дома не оказалось. Я попросила девушек дать мне альбом. Они, ничего не подозревая, подали альбом. Когда я его открыла, сердце мое сжалось: передо мной были точно такие же фотокарточки, как у меня. Теперь мне все ясно, подумала я. И, не дождав Надю, я поспешила уйти. Как мне было обидно за то, что он обманывал меня, а я верила ему и любила. Я любила его больше своей жизни, а моя любовь оказалось отравленной. Я написала еще одно письмо, от начала до конца стихами, где обвинила его и просила выслать мои фотокарточки, потому что они ему не нужны. И чтобы не терзать свои раны при произношении его имени.

Кемерово нас встретило плохо. Воздух насыщен газом, дышать трудно. Сразу повезли нас в Кировский и поселили в школу: никаких условий для человека. С нами за начальника приехал один из партийных руководителей. У нас появились мука, мясо, и все это поместили в Доме культуры в подвале, где находилась кухня пионерского лагеря. Однажды мне сказали, что я буду дежурить на этой кухне ночью. Одна, да в таком здании? Но деться некуда, пока еще не работали, отказываться нельзя. Я позвала одного паренька, приехавшего вместе с нами. Его звали Митя. С вечера мы сидели разговаривали, вроде как дома, а потом на полигоне стали партию проверять — как шарахнут, а здание большое, стекла дребезжат, того и гляди, разобьются. Жутко мне стало, подвинулась я к Мите, прижалась и дрожу. Как выстрелят, я от страха прижмусь к нему, а он обнимет и поцелует. Я не сопротивлялась, но и не испытывала в себе пристрастия к этому, т. к. я не любила всякие поцелуи, а он, как после рассказывал, запомнил эту ночь на всю жизнь. Он полюбил впервые в жизни.

Вскоре нас определили кого куда. Многие пошли в общежитие, а я на частную квартиру.

Наши мотовозы комбинату пока не требовались. Меня послали на станцию оператором. Эта работа мне не понравилась. Я попросилась на курсы шоферов. Я имела в виду то, что, меня не берут на фронт, я должна заменять мужчину в тылу. И это мне удалось. Я получила права шофера третьего класса. Не легко шоферить было в войну; в горючее мешали всякий суррогат, керосин мешали с бензолом. Если мало нальешь керосину, бензол вниз осядет, как квашенное молоко. Нальешь больше керосину — не заведешь. Мешали с денатуратом, с эфиром и ацетоном. Резина была заплата на заплате, да электрооборудование на ниточках. В общем нужно было иметь большую силу воли, чтобы работать. В сорок четвертом году разделился комбинат на два завода, меня поставили диспетчером автобазы, через некоторое время потребовался грузовой диспетчер на железной дороге, меня ставят этим диспетчером. Где бы я не работала, никогда мне не делали замечания, потому что работа выполнялась со всем желанием, за что не один раз получала я чек на мануфактуру или отрез на платье, а в войну купить отрез требовались тысячи.

А личная моя жизнь во многом изменилась. Когда мы учились на курсах шоферов, нас, всю группу, отправили сено косить. Давненько я склонна была к одному из курсантов, т. к. он чем-то напоминал Бруева. Располагаемся на ночлег, нас трое девчат в середине, возле меня с краю ложится этот Леня. Но он не успел прикоснуться к моей руке, как его проняла дрожь. И вот этой невоздержанностью он погасил ту маленькую искру, которая начинала разгораться. Я сразу же перешла к ребятам совсем молоденьким и до самого конца спала там. Леня понял, что я в его дружбе не нуждаюсь, хотя мы не обмолвились ни единым словом.

Одна из девушек, Тоня, очень желала подружить с деревенским парнем, у которого вились кудри, но мне он совсем не нравился, все в этом парне говорило, что он грубый и невоспитанный. Однажды мне передали ребята, что этот парень желает иметь дружбу со мной, но мой ответ был отрицательный.

Вскоре приехала ко мне старшая сестра, ее послали в Кемерово в командировку, и она воспользовалась случаем, забежала ко мне. Я очень обрадовалась ее приезду, спрашивала о маме, о сестрах, потом сестра мне сказала, что Бруев женился в армии. Вот этого я совсем не ожидала. Этой новостью она прибила меня к стулу. Лиза еще что-то рассказывала, но я уже не слышала ее. Видя меня в такой тревоге, она постаралась успокоить. Что ты гонишься за ним, теперь видишь, какая жизнь, мужья на фронте, а жены замуж выходят. А ты переживаешь о том, кто тобой не нуждается. Находится человек, выходи и живи.

И я вышла замуж. Но что это за замужество, когда он тебе не мил. Мне все было в нем противно. Я не понимала, зачем я сделала такой необдуманный жизненный шаг. Это был составитель Синеков. В одно дежурство я из диспетчерской разговаривала с Тайгой и объяснила маме, что вышла замуж. В диспетчерской сидели шофера, среди них был тот кудрявый деревенский парень Чистяков. Взяв путевку, он уехал на завод, но там так напился, что получил пять суток аресту. Видно, потревожило его мое объяснение.

Не пожила я со своим мужем месяца, как узнала, что мой муж уже был женат и у него есть дочь. Я решила навсегда порвать с ним связь. Сказала Тоне, что осталась одна, а от Тони весь гараж узнал. Степан подослал ко мне своего друга, мы сидели вдвоем и заходит мой муж. Он всячески просил, чтобы я вышла, поговорила с ним, но я настояла на своем. Потом его бесконечные звонки в автобазу, я все время избегала его.

В это время разбил машину Степа Чистяков, мне как-то жаль стало его. Мы ходили с ним вдвоем, когда были свободные. Лиза еще раз приехала и, увидев Степана, отругала меня. Он ей совсем не понравился.

Но я почему-то привязалась к нему. У нас с ним не было никаких объяснений. Разговоры были всегда общими.

Однажды дали мне отпуск, я поехала в Тайгу. Там встретила Гришу Пенькова. Но он так был холоден со мной, за мое замужество, что я решила не встречаться с ним больше, а скорее уехать в Кемерово. Здесь ждал моего приезда Чистяков, и я была довольна этим. И еще сидя в вагоне, я твердо решила, что буду верной женой Степана. Что бы ни случилось с ним, я его подруга до гроба. Я была уверена, что сумею поддержать его в жизни. Когда мы появились в Боровом, все глядели с презрением: что за девка связалась с таким хулиганом? Я иногда сама боялась за то, что взвалила себе непосильную ношу, но в дружбе отказать я ему не могла. Между нами не было близкой связи, но и отказаться от него — значит сгубить его юность. Нет уж, видно суждено мне идти с ним по одной дороге. Однажды он поссорился дома с матерью и сестренкой, собрал свои вещи и ко мне, в Кировский, пришел, встретил меня с работы и сказал, что он приехал совсем. Хватит, говорит, ходить, будем вместе жить. Не спросил, согласна ли я на это, или не согласна, но стало так, как хотел он. Мы с этого дня стали муж и жена. Все же это было не то, что я ожидала. Я желала, чтобы он приласкал меня, чтобы хоть немного своими поступками напомнил бы мне того, кто жил в глубине сердца, но Степан не был воспитан к этому. Его, видно, самого никогда не ласкали, так и он не умел приласкать. Я очень часто плакала и многое пережила за два месяца, которые прожили вместе.

Как я говорила, он был под следствием. Вот состоялся суд. Я сильно переживала. Мое желание было, чтобы только без заключения обошлось. И вот приговор: ему дают год условного. Но мой Степа не успокоился на этом. Он постарался еще раз напиться на заводе, и по возвращении с полигона, зашел в будку сторожа. А машина работала, работала и заглохла. Он спал крепким сном и во сне не видел, что снова приближается срок наказания. Мороз в эту ночь был сорок градусов, а поэтому блок мотора размёрзся и вышел из стоя.

Стало ясно, что ждет нас впереди. Он на работу больше не пошел. Как я его ни уговаривала. Я была уже в положении, а ела только драники — из картофеля. Он старался приготовить их у матери и принести во время моей работы. В один из печальных дней, как всегда, он встретил меня с работы и, идя по дороге, баловался, как мальчишка. А в это время нас ожидал сотрудник милиции в нашей квартире.

И снова переживания, я очень болезненно отнеслась к его аресту. Мне почему-то думалось, что я виновата в его недисциплинированности. Стала ждать, что присудят. Днем и ночью ходила из Кировского в поселок Боровой и никогда мне в голову не приходило, что на меня могут напасть хулиганы или жулики. Я все свободное время думала, что он голодный и совсем исхудалый, избитый лежит на голых тюремных нарах. Мне подруга посоветовала сделать аборт и забыть навсегда такого мужа. Но я этого сделать не могла, человека в беде не бросают. Два месяца он сидел под следствием, а потом его осудили. Я и не знала, что его судят. Мне сказали, и я успела добежать до зала нарсуда, когда их уже повели. Он успел крикнуть, что ему дали три года и что будет отправлен в лагерь, где сможет работать на автомашине или на тракторе. Меня напугало его лицо. Ты, говорю, опух? Он рассмеялся. А конвоир зашумел. Так я тогда и не узнала: или он поправился, или опух с голоду. Вскоре кончилась война, в честь Победы дедушка Калинин дал амнистию. И опять мы вместе. Только теперь переехали к матери в поселок. Он устроился на работу, а я пошла в