— Вчера они вдвоем ездили на руины. В старый город королей или что там от него осталось. Там жарко, наверное.
— Главное, чтоб голову прикрыла, — сказала Йоланда.
После того разговора по телефону больше Нэл не звонила. Дорого, наверное, но я говорил, что сам заплачу, так что чего-то я не понимаю. Может быть, надо было дать ей с собой денег. Но только вот какие у них там деньги? Вот, внизу на странице написано: рупии. Программа слишком плотная, вот в чем дело. Не больше двух ночей на одном месте.
Чертов дрозд тоже больше не появлялся. У него где-то гнездо, это точно. Интересно, он там с Белым Пером или у него другая? Если я повешу скворечник, может, они станут заниматься любовью у меня на балконе. За год до знакомства с Нэл, через четыре года после смерти Лус, у меня под крышей свили гнездо скворцы. Я никогда их не видел, но как же они галдели! Не давали спать всю ночь. Наглые твари, гадят, переругиваются, вьют целых два гнезда в год и к тому же с разными партнерами. И все-таки в этом была жизнь.
Когда я проснусь, полпути будет уже пройдено.
Сегодня она в Канди, одном из самых интересных городов культурного треугольника. Там находится священный зуб, который выносят пилигримы в белых одеждах с цветками лотоса. По мне, так это туристическая чепуха, но лишь бы ей нравилось. Нельзя думать за другого. Хотя иногда мне кажется, что это самое сложное. Заботиться друг о друге — это твой долг, если тебе человек дорог, поддерживать его до последнего. Но никогда нельзя ждать этого от другого.
Вчера вечером раздался телефонный звонок. Я подавился красной фасолью. Я знал, что звонит она, потому что она знает, что во время ужина я всегда дома. Ей все очень нравится, что же еще нужно? Каждый день солнце и приветливые, заботливые люди. Местное население не такое навязчивое, как считается. По улицам можно ходить спокойно.
Я сказал:
— Я люблю тебя.
— Ах, милый, — сказала она в ответ. Она видела дикорастущие орхидеи.
Я чувствую, будто она не может перешагнуть какую-то черту. Самое странное, что я всегда был человеком, который любит оставаться один. Жене иногда приходилось призывать меня к порядку. «Ау, я здесь!» — говорила она в таких случаях. А теперь быть одному — это ужас. Мои занятия дают работу только рукам. «Дело только в твоем отношении», — говорит Нэл, но допустим, я только что был у нее или мы возвращаемся с экскурсии, после прекрасного дня. И вот вечером я открываю дверь — и все, черт возьми.
— Не говори «черт возьми». Надо включить свет и сказать: «Какой дивный был день».
«Поездка в приют для слонов-сирот в Катугастоте. Здесь живут пятьдесят слонят, оставшихся без матери». Слон — это слон и есть, ходит он со стадом по пустыне или сидит в клетке. У меня много лет был абонемент в зоопарк «Блейдорп», но после реконструкции он кажется мне слишком большим. Я не хочу ехать на сафари в тропики или плавать в «Океаниуме». Клетка безопаснее, и можно ближе подойти к животным. Я помню, как отец брал с собой земляные орехи. «Для обезьян», — говорил он, но не было ничего приятнее, чем держать орех в руке и чувствовать на ладони теплый хобот слона. Нэл сказала, что звонить уж точно больше не будет, зато каждый день будет писать.
Йоланда из социальной службы считает, что мне надо больше двигаться. Как будто она сама много двигается, с такой-то задницей. Со следующей недели ее не будет. «Есть занятия и получше, чем всю жизнь попы вытирать».
Четыре дня назад я ночью упал. Хотел набрать стакан воды в ванной, поскользнулся и ударился головой о край раковины. Я лежал на кафельном полу и трепыхался, как рыба. Жуткая боль от пояса до колена. Ползком я еле добрался до спальни и сдернул телефон с тумбочки. Пусть приедет «скорая». Разбудил по телефону соседку, чтобы она открыла дверь. Бедро выскочило из сустава, и на голове шишка. Рентген и вся эта суета. К счастью, переломов не было, и операции не потребовалось. Врач дал мне общий наркоз и вправил головку бедра. Трое суток меня продержали в больнице, а теперь я дома с Ивонной, медсестричкой не старше двадцати лет. Я не могу пошевелить ногой, и боль пронзает всю ногу до самых кончиков пальцев. «Нужно время», — говорит Ивонна. Отлично, времени у меня достаточно, но иногда кажется, что мое время на исходе, и тогда я думаю, как мне все надоело. Иногда я ковыляю на костылях до туалета, а в основном лежу у окна. Однажды мне показалось, что мимо пролетает Белое Перо с веточкой в клюве, но все было слишком быстро, это могла быть и другая птица.
Жуткая жара. Я больше не поднимаю маркизы. Мебель отливает оранжевым. Звонит дочка из Принсенбека и говорит, что на этой неделе приехать не может. У малыша ветрянка. Его всего обсыпало, да еще такая жара. В ноге пощипывает. В три часа я допиваю остатки беренбюрха. Нэл на два дня поедет на какое-то плато в горах, а потом еще на день в мировой город Коломбо, за сувенирами. Оттуда организован трансфер в аэропорт, «чтобы вы могли вернуться домой или отправиться в следующий пункт назначения». Пожалуйста, не надо.
Из аэропорта она приехала прямо сюда. Было еще рано, я кое-как стоял на костылях, поливая герани из кофейника, лейка еще слишком тяжелая. Чтобы дойти до входной двери, мне понадобилось несколько минут. И вот она стоит, в руках сумка, полная резных деревянных фигурок и тканей ручной росписи. Мы обнялись.
— Раненый ты мой, мы с тобой наверстаем упущенное, — сказала она. — Обещаю.
Накануне вечером я заранее приготовил эндивий, ее любимую еду.
— Приятного аппетита, дорогой Даниэл.
— Вам достаточно, мадмуазель?
Она съела всю тарелку, и только потом уже начала рассказывать. Можешь не запоминать, сказала она, я все записала. Мы легли в кровать, которую санитары поставили в гостиной. Ивонна постелила свежее белье, и я попросил ее купить яиц на завтрак. Через час Нэл вдруг захотела домой. Еще не было девяти.
— Такси стоит семнадцать евро, — сказал я.
— Мне надо постирать, и дома ужасный беспорядок.
Я не хотел второй раз за месяц смотреть, как отъезжает такси, и не стал махать рукой на прощанье.
Я дергаю штору. До конца мне ее не закрыть, полоска света падает на одеяло. На столике в гостиной стоит слон из блестящего темного дерева. «Слоны — очень общительные животные», — говорила Нэл. Похоже, что он заблудился.
«Спокойной тебе ночи, Даниэл», — шепчу я и выключаю свет. Опять болит нога, кажется, еще сильнее. Я лежу на спине и жду, когда придет сон. Дрозд опять на месте, его пение возвещает наступление темноты.
Примечания
