Бетти вытирала Ханне лоб, массировала плечи, подбадривала. Ньютон снова и снова говорил о больнице, убеждал обратиться к врачам. Ханна наотрез отказалась, и Карр, поняв, что ничего не добьется, стал ее союзником: дышал и потел вместе с ней, рассказывал байки, шутил – что угодно, только бы отвлечь от невыносимой боли. Вдруг схватки прекратились. Ханна задышала ровнее, Ньютон тоже. Все трое уставились на Ханнин живот в ожидании новых схваток. Казалось, они ждут несколько часов, хотя пролетели считаные минуты. Ньютон положил ладонь на ее живот и беззвучно зашевелил губами. «Молится», – догадалась Ханна. Потом ее словно в поясницу пнули – Ханна взвыла так громко, что наверняка разбудила коров на окрестных пастбищах. Она выгнулась дугой, потужилась изо всех сил, и ребенок вышел ножками вперед. Ньютон заранее надел перчатки, в руках держал одеяльце, а на пол побросал подушки. Он поймал девочку, завернул в одеяло и осторожно протянул Ханне. Ньютон слышал первый вдох малышки и последний, тем более они слились воедино. Девочка была хорошенькая, с каштановыми волосиками, ангельским личиком и костлявым тельцем. Ручки и ножки висели, как у тряпичной куклы. Десять пальчиков на руках, десять на ногах – Ханна пересчитала все, – на каждом пальчике крошечный ноготок. Красивая, но родилась слишком рано. «Не в свое время, – сказала себе Ханна, – или, наоборот, в свое».
Ее ладонь накрыла теплая рука Ньютона, и Ханна вернулась в настоящее. Да, они сидят в кафе.
– Ханна! – позвал Ньютон.
Она заморгала, прогоняя воспоминания.
– Извини. – Она вытерла слезы.
Пастор Летт ехала знакомой дорогой и понемногу успокаивалась. Она вспоминала, как они с Родни росли, как заботилась о брате с первых дней его жизни – как о собственном сыне. Мать сразу сказала: Родни она родила для нее, Карлы, чтобы скучно не было. Пастор Летт относилась к своим обязанностям очень серьезно. Она защищала брата от соседских детей, учила читать и писать, хотя порой это казалось ей пустой затеей. Родители постоянно называли Родни обузой, и, перебравшись в Бойдс, она забрала его с собой. Совсем молоденькая, чуть за двадцать, она взвалила на себя огромную ответственность. И Карла, и Родни знали, что он полностью зависит от нее. И Родни не нравилось лишь то, что у сестры есть дела помимо заботы о нем. Несколько лет он не мог привыкнуть, что сестра много времени проводит в церкви, оставляя его одного. Толпы Родни боялся, даже среди прихожан в церкви нервничал и с большей охотой сидел дома. Пастор Летт не без труда выводила его на улицу, знакомила с соседями, помогала освоиться. Сперва получалось плохо – не раз и не два Родни убегал в дом, сводя на нет усилия сестры. Карла не отчаивалась, она понимала, как важно научить брата общению, и со временем почти победила его страх.
Больше всего Родни нравилось гулять до окружного магазина. К Джину с Иди он прикипел мгновенно и им очень понравился. Пастор Летт показала брату самую безопасную дорогу в магазин – через подземный переход под железной дорогой. Она объяснила, что сперва нужно прислушаться, не гудит ли поезд вдали, а сами пути пересекать нельзя. Сперва Родни боялся, не верил, что выберется на поверхность с другой стороны от рельсов, но пастор Летт сумела превратить все в игру. Она пробегала по туннелю, по другую сторону от рельсов прыгала, смеялась, махала руками, потом так же бегом возвращалась к Родни, показывая, что и у него получится.
Пастор Летт поговорила с корейцами о брате, спросила, не возражают ли они против его ежедневных приходов, и пообещала вмешаться при первой же необходимости. Одна жалоба – и Родни перестанет у них появляться. Корейцы так и не пожаловались. Иди полюбила Родни, как сына, заботилась о нем, следила, чтобы он был сыт и доволен. Джин тоже к нему привязался: каждый день в одно и то же время он стоял на заднем крыльце магазина, ждал, когда из перехода покажется большая голова Родни, и окликал его. Корейцы очень выручали пастора Летт. Их забота о Родни позволяла заниматься церковными делами, не слишком тревожась о брате. Пастор Летт знала: Родни в надежных руках, доверяла корейцам и была им очень благодарна, хотя вслух никогда об этом не говорила. В редкие дни, когда Родни не появлялся в магазине, Джин звонил и справлялся о его здоровье.
Она предала Иди и Джина – эта мысль огорчала и злила пастора Летт. Получается, спасая Родни, она невольно обидела многих людей.
Надоело осторожничать! Пастор Летт свернула на длинную подъездную аллею, не тревожась, что ее увидят.
В темную комнатку пастор Летт попала уже взвинченной. С нее хватит, она устала скрываться. Мальчишка пребывал в ужасном состоянии: лицо искажено, безостановочно раскачивается и стонет. Пол каморки устилали рисунки, много рисунков. Пастор видела такое лишь однажды. Она подобрала несколько листков, вгляделась в рисунки: карандашные штрихи были неровными, судорожными, с сильным нажимом.
– Что это?! – испуганно спросила она, чувствуя приближение настоящей истерики. – Что это, что?!
Пастор бросилась вон из каморки.
Молли без сил лежала на диване, события утра опустошили ее. Она протянула руку, вяло взяла сотовый и набрала номер Коула.
– Привет, дорогой! Во сколько планируешь сегодня вернуться?
– Уже ухожу, раз ты ждешь, – бодро отозвался Коул, и Молли облегченно улыбнулась. – Чем хочешь заняться? Как насчет кино?
– Я на все согласна, главное с тобой побыть, – сказала она, радуясь миролюбивому настроению мужа.
Ответ Коула прервал звонок в дверь. Собаки бросились в переднюю.
– Милый, подожди, я открою.
С трубкой в руке Молли пошла к двери.
– Кто там? – неуверенно спросила она. Ответ ее ошарашил. – Пастор Летт?
– Молли, не открывай! После рассказа Иди я ей совершенно не доверяю! – раздался в трубке голос Коула.
– Все в порядке, милый. Не думаю, что мне стоит прятаться.
Молли прикрикнула на собак и открыла дверь.
Пастор Летт стояла на крыльце. Несмотря на яркое солнце, пальто ее было застегнуто до горла, сверху обмотан синий шарф, а темная шляпа надвинута на самые глаза.
– Можно войти? – нетерпеливо спросила пастор.
– Молли, не впускай ее! – не унимался Коул, но та уже посторонилась, пропуская гостью в дом. – Что она хочет? – послышалось в трубке. – Что ей надо?
Но Молли уже опустила руку с телефоном.
– Пастор Летт!
– Я знаю… что случилось сегодня с вами во время поисков. Я тысячу раз видела такое лицо… у Родни.
«Конечно, видела!» – мигом ощетинилась Молли. Ладони у нее взмокли – подступала паника.
Пастор Летт посмотрела на ее руку, стискивающую телефон, и зашептала:
– Прошу Тебя, Господи, дай мне сил совершить правильный поступок!
Ладонь ее нырнула в карман. Молли невольно шагнула назад. Стелс зарычал, Триггер спрятался за ноги хозяйки.
Пастор Летт вытащила из кармана какие-то листки и протянула Молли.
Пастор гнала машину по улицам Бойдса. Молли напряженно замерла на пассажирском сиденье. В голове ее все крутились злые слова Коула: «Молли, не будь дурой, не ходи с ней!» Она ему тогда ответила еще резче: «Не быть дурой? Еще как пойду!» Она взяла протянутые листки. Это были рисунки карандашом, мрачные рисунки. «Я чувствовала, что она жива!» – бормотала Молли, узнавая на рисунках Трейси. Вот девочка на кукурузном поле, вот она сидит перед свечами, вот идет по темным туннелям. Туннели были изображены узкими трубами, жирно заштрихованными, лишь вокруг девочки сияло что-то наподобие нимба. Молли закрыла глаза: эти рисунки в точности повторяли ее видения.
Машина свернула на знакомую грунтовую дорогу, и Молли взглянула на пастора Летт. Несмотря на ответ мужу, она боялась, до смерти боялась. Они поехали вверх по крутому склону и остановились у старого
