петербургских казарм к местам расположения! Подобное женское внимание льстило, но ныне… ныне же оно злило, вносило странное раздражение в душу. Это совсем не добавляло благости, которой и должно полниться сердце в ночь Рождества Христова.

Андрей, раздраженный этим вниманием в такой миг, хотел уже переменить место, встать так, чтобы быть незамеченным этой рдеющей девицей. Но вдруг на него обернулась ее соседка в шляпке, обтянутой светло-серым шелком и украшенной длинными белоснежными перьями, что спускались на ее правое плечо. Она резко оглянулась на него, видимо, полюбопытствовав на кого так часто оборачивается ее спутница и словно обожгла его взглядом, брошенным вскользь из-под темных ресниц. Отвернулась тут же. Он только успел заметить русые туго завитые локоны и удивительно красивое лицо. Нет, красота этой незнакомки отличалась от общепринятых канонов, но было в этом лице нечто, что приковывало взгляд, что заставляло смотреть и смотреть на этот высокий лоб, на большие глаза, на чуть широковатый нос и губы, изогнувшиеся спустя миг в улыбку.

И улыбку Андрей тоже успел приметить за этот короткий миг. Улыбка была лукавой и в то же время несколько презрительной. Казалось, ее взгляд говорил, что его обладательница дивится тому, что видит перед глазами, что он, приковавший к себе взгляды ныне большинства особ женского пола старше тринадцати лет, даже не стоит и этого мимолетного взгляда. Такой взгляд больно бил, и он не мог не обжечь Андрея в тот миг. Сразу же всплыло в памяти иное: темно-каштановые локоны, глаза цвета светлого ореха, пухлые губы, которые так и манило целовать без устали. И тот же лукавый и обжигающий взгляд…

… - Я люблю тебя, mon coeur [24], - зазвучал в голове в тот же миг дивный голос, который он так любил. — Я безумно люблю тебя, Андрей, но…

Это пресловутое «но», которое так часто путает карты, мешает пасьянсу, что так тщательно раскладываешь на столике, сойтись. Все время так. Но отчего, Господи, отчего? Ответа нет. Он сотни раз задавал его в тишине церковной, когда в храме было пусто, и сотни раз во время служб, когда так удивительно умиротворяюще, так цепляющее за душу пел хор. Ответа нет…

— C'est etonnant [25], - задумчиво произнесла Марья Афанасьевна, когда они дожидались после службы, пока подадут карету к воротам церковной ограды. Машенька зябко ежилась в своем салопе на заячьем меху, водила плечиками и топала ножками под подолом платья, думая, что никто не замечает ее действий. Андрею даже вдруг захотелось пойти и поторопить дворовых графини, видя, как мило она пытается согреться, чувствуя ее муки.

— Что именно? — спросил он, по паузе, которую держала графиня после своей реплики, угадывая, что она ждет от него подобного вопроса. А потом по спине, словно огонь пробежал, вынуждая его даже вздрогнуть от этого неожиданного ощущения. Андрей резко оглянулся.

Девица в светло-серой шляпке даже не смутилась, когда встретила его взгляд. Только подбородок выше вздернула. Она стояла, гордо выпрямив спину, спрятав руки в муфте из белоснежного песца. Подле этой девицы были та спутница с маменькой, пожилой господин в шубе из темного меха, несколько молодых людей в пантикулярном платье [26] и офицеры — скудный свет факелов, что держали в руках лакеи, не позволял Андрею распознать по воротам мундиров, видневшимся из-под шинелей, каких войск те были. Господин скучал, ожидая экипажа, рассеянно раскланиваясь со знакомыми, что подходили к их кружку. Молодые люди явно лезли из кожи вон, чтобы обратить на себя внимание девицы в светло-сером, но безуспешно — она даже не поворачивала к ним головы, разглядывая пристально пару минут Андрея.

— C'est etonnant, — iовторила Марья Афанасьевна, и Андрей повернулся к ней, отведя взгляд от столь смелой девицы. В этот миг к ним приблизился один из гайдуков и сообщил, что карета не может подъехать ближе к воротам, пока не отъедут кареты господина Шепелева, а тем в свою очередь, загородили выезд сани мадам Павлишиной.

— Надобно бы пройтись, ваше сиятельство, — пряча голову в плечи, что выглядело очень комично при его росте и стати, произнес гайдук виновато. Марья Афанасьевна недовольно дернула головой, отчего перья на ее шляпке забавно качнулись, а потом с размаху ударила тростью своего слугу по плечу. Машенька при том только и успела прикрыть веки на миг, чтобы не видеть этой очередной вспышки ярости, к которым она так и не смогла привыкнуть за все время, что жила в доме графини.

— Никак не могу приучить их мозговать перед тем, как творить нечто, — проворчала Марья Афанасьевна, опираясь на предложенную ей руку Андрея. Потом он повернулся к Машеньке, предлагая ей принять его вторую руку, и она, опустив глаза вниз, робко положила красные от мороза пальчики на его локоть.

По пути к карете предстояло миновать тот самый кружок с девицей в светло-серой шляпке в центре. Потому пришлось задержаться возле них, едва поравнялись с теми. Андрей склонил голову в знак приветствия, Машенька низко присела в реверансе, а вот Марья Афанасьевна только кивнула. Господин в шубе поклонился им в ответ, за ним низко склонили головы молодые люди и офицеры, а женщины присели, причем Андрей был готов спорить, что та самая смелая девица едва ли согнула колени — лишь легкий намек на книксен.

— Ваше сиятельство, Марья Афанасьевна, — господин в шубе поднес к губам холодную с мороза руку графини. — С Рождеством Христовым вас! С праздником великим!

— Благодарю вас, Михаил Львович, — ответила графиня, принимая поздравления и своего собеседника, и от людей, что стояли за ним, поспешивших присоединиться к тем. — Благодарю от сердца. Примите и мои поздравления с Рождеством Христовым! Позвольте представить, коя возможность вышла к тому, mon neveu, что прибыл нынче с визитом с Святогорское. Ротмистр Кавалергардского полка Ее Императорского Величества Оленин Андрей Павлович, je vous prie d'aimer et d'estimer [27].

И снова легкие поклоны, и книксены, и слова, подобающие случаю, на французском и русском языках. И опять Андрей, мельком взглянувший на ту девицу в шляпке с белыми перьями, поймал ее взор на себе, заметил изогнутые в той самой улыбке губы. Вмиг кольнуло в груди, опалило огнем тело. Захотелось протянуть пальцы и стереть эту улыбку с губ, убрать это выражение собственного превосходства из широко распахнутых глаз. Откуда эта злость в душе? Он ведь десятки раз видел это выражение на лицах светских красоток, это явное выставление собственной прелести. Но именно ныне оно вызвало в нем такую острую неприязнь.

А может, это случилось от того, что она отчего-то при представлении протянула ему для целования руку в перчатке, нарушая негласные правила? Андрей, в тот момент касавшийся губами тыльной стороны ладони женщины в летах, судя по схожей линии лица, матери этих девиц, замер на миг, раздумывая, как следует поступить ныне. Он резко выпрямился и, взглянув в прелестное лицо в обрамлении серого шелка, проигнорировал протянутую руку в тонкой лайке, склонился к аккуратной ручке ее сестры, той самой, что так некрасиво краснела в церкви.

Он заметил, как прикусила губу прелестница, как чуть померк огонь превосходства в ее глазах, услышал, как рядом кто-то пробасил: «Слыхано ли?». Он уже готов был ко всему, даже принять вызов родственника или одного из вьющихся подле нее молодых людей, которые, судя по этим словам, могли спровоцировать ссору с ним для того. Скорее даже, не спровоцировать, а поддержать. Ведь первой бросила Андрею перчатку именно она, прелестница с русыми локонами и дивными глазами, дочь предводителя уездного дворянства Анна Михайловна Шепелева.

— Allez, папенька, je vous prie [28], - проговорила она, отводя взгляд от лица Андрея, пряча руку снова в муфте. — Порядочно морозно ныне. Пожалейте Катиш и милую Веру Александровну.

Мелодичный звук ее голоса, вполне достойный ее внешней прелести, вдруг заставил Андрея снова взглянуть на нее, задержать на ней взор долее положенного. Марья Афанасьевна сжала тут же пальцами его локоть.

— Едем и мы, mon cher. Не хватало горячки подхватить на таком морозе, — проговорила она, склоняясь чуть ближе к плечу племянника. Тот согласно кивнул, бросил компании, стоявшей перед ними короткое: «Au revoir, messieurs, mesdames!» и прощальные кивки господам и дамам, повел графиню и ее воспитанницу к карете, дверцу которой уже распахнул гайдук.

— Она ведь недурна собой, верно? Эта mademoiselle Шепелева, — проговорила Марья Афанасьевна,