вдруг переменить решение, которое не давалось ей несколько лет. А потом вспомнила, как решительно сестра определила свою судьбу, убежав из дома и тайно обвенчавшись с Шепелевым. Не приведи Господь второй раз такого скандала в семье! — Но уж коли что и будет, коли решится, то все в благочинии, обещайся! Тебе под венец, если и идти с Олениным, то только открыто, чтобы все рты тотчас позакрывали! — и Анна тихонько рассмеялась, в такое негодование тети толками нынешними и былыми о ней, что даже о приличиях позабыла, на грубость перешла.

— Я не стерплю позора, Анна! — проговорила Вера Александровна твердо. — Не будет его!

— Это полностью отвечает моим стремлениям, ma chere tantine, — хитро улыбнулась Анна в ответ, скрывая свои мысли за длинными ресницами, что опустила в тот же миг, дабы тетушка не догадалась о ее планах прежде срока.

Тот вечер был посвящен театру. Домашние актеры, часть из которых были приобретены уже со стороны и были незнакомы Анне, обещались усладить слух гостей имения оперой. Но само действо было решено дать не на сцене театральной залы, где ныне было душно из-за дневной жары, стоявшей прошлыми днями, а в парке, в естественных декорациях на широкой площадке на фоне одного из гротов.

Трепетало на легком ветерком ветерке пламя нескольких десятков факелов, расставленных для освещения действа или тех, что держали в руках лакеи, стоящие подле кресел господ и у оркестра. Эти же порывы приносили из глубины парка неповторимые запахи вечера поздней весны, когда уже отцветают одни, и только входят в силу другие цветы, когда воздух наполнен ароматом предвкушения лета. И это только помогало еще глубже погрузиться в действо, которое разыгрывали актеры, стараясь не обращать внимания на то, как неприятно порой ветер холодит тело под туниками.

Давали «Орфея». Быть может, потому, что Анна уже видела прежде эту оперу, она уже не настолько была поглощена эмоциями от разворачивающихся перед ней событий. И именно поэтому наблюдала со стороны, как медленно подводит Эвридика к краху свою любовь, свое возможное счастье с Орфеем, который спустился в мрачные глубины загробной жизни ради нее.

Ах, как жаль, что Андрей сидит нынче в первых рядах, подле края импровизированной сцены, и Анна не может видеть даже его профиль! Видит ли он некое сходство, как видела она сейчас? О чем думает, глядя на то, как настойчиво требует Эвридика доказательств любви, обрекая себя на смерть, а их любовь на разрушение через это? О, глупая Эвридика! Ты точно так же, как и Анна, слишком поздно поняла, что любви не надо никаких доказательств! Ты так слепа была, требуя их и совсем не замечая, на что пошел Орфей ради тебя…

Анна пыталась смотреть на сцену, но глаза помимо воли находили светловолосый затылок Андрея, который она с трудом видела из-за пышного эспри дамы, сидящей в следующем ряду. Они опоздали с Верой Александровной, пришли в салон, когда уже парами или небольшими группками выходили с парк, чтобы занять места в импровизированном партере. Оттого Вера Александровна хмурилась, а Катиш первую сцену даже тихонько проплакала — ведь мало того, что не успели даже словом обмолвиться с хозяевами вечера, так и кресла достались в последних рядах… А все она виновата, подумала с сожалением Анна, поправляя шаль, соскользнувшую с плеч. Все выбирала и выбирала пару перчаток, которые выглядели бы новее остальных, что остались от прежней жизни. Так и задержала остальных с выходом.

— Ты вечно привлекаешь к себе взгляды, — недовольно проговорила Катиш, когда рассаживались на свои места. А Анне наоборот впервые хотелось сделаться совсем незаметной для окружающих. Она потому и так долго тянула с выходом, потому что вдруг стало не по себе предстать перед взглядами остальных гостей после того представления, которое разыграла мадам Оленина. И разумеется, после ее такой непозволительной ныне выходки…

Анна шла через анфиладу комнат к салону, как по последнему своему пути, на подгибающихся от невольного страха ногах. Даже Вера Александровна была напряжена, судя по тому, как она сжала ручки ридикюля, расшитого бисером, и при взгляде на сжатые пальцы тетки у Анны сердце ухнуло куда-то вниз. А потом забилось так сильно, что казалось вот-вот прорвется через тонкую ткань шелка ее платья, когда лакеи с поклоном пропустили в салон их маленькую группку, и первые пары, уже направлявшиеся к выходу из комнаты, устремили пристальные взоры на вошедших. А за ними, замершими на полушаге, и все остальные. Смолкли голоса, смех, звук шагов и шелест платьев. Казалось, даже веера и перья головных украшений и уборов застыли на миг в этой напряженной тишине.

И Анна вдруг смешалась от этих взглядов. Ей тут же отчего-то вспомнилась московская зала, когда точно так же ее пожирали глазами, лукаво или снисходительно улыбаясь уголками губ, пряча свои шепотки за красивой росписью вееров. Нет, только не ныне, подумала с отчаяньем Анна, когда почувствовала, как сжимается от страха и волнения горло, мешая свободному доступу воздуха.

А потом встретилась с его взглядом… и словно через его глаза в нее по капле, по крупице вливалась уверенность, и отступал страх перед этими взглядами и шепотками. За то короткое время, что понадобилось Андрею подойти к Вере Александровне и ее подопечным, стоявшим у дверей и поприветствовать их, как и должно хозяину вечера. И пусть не было ни малейшей возможности продлить это короткое мгновение так близко к нему — уже пора было выходить в парк. Пусть он повел по анфиладе комнат одну из почетных гостий, малознакомую Анне графиню из столицы, согласно правилам этикета. И сидел так далеко от нее ныне во время оперного действа…

Но Анне отчего-то казалось, что не будь здесь всех гостей, сидящих в рядах кресел, разделяющих ее и Андрея, он смотрел бы только на нее. По крайней мере, ей бы очень этого хотелось сейчас. Чтобы куда- нибудь исчезли все эти головы и плечи, эти бархатные чепцы и перья эспри. Вот так сидеть и смотреть друг на друга со своих мест, не скрывая во взгляде того, о чем кричало сердце в голос…

Ей очень хотелось думать, что она не ошиблась, так опрометчиво ставя все, что у нее было за душой, на сукно игорного стола судьбы. Не нынче. Завтра будут розданы карты. Завтра она увидит, что приготовлено ей для розыгрыша, и кто останется в выигрыше, а кто уйдет от стола изменником фортуны. Впервые Анна сядет за стол игорный без привычных масок, позабыв о привычном притворстве. Рискнет всем, откроет все карты, которые будут на руках. И в то же время, повинуясь прежней привычке, оставит за собой козырь…

Опера подходила к финалу. Уже упала замертво Эвридика после взгляда Орфея, поддавшегося на ее уговоры. Уже пытался оборвать собственную жизнь ее супруг, чтобы и во тьме подземного мира не расставаться с любимой. Но вездесущий Эрос, бог любви, милостивый к такой верной любви, что была перед глазами зрителей, сжалился над ними и оживил Эвридику, заставляя многих сентиментальных особ женского пола приложить к уголку глаза край шали или платочек, смахивая слезу умиления и восторга.

— Дары любви вам милее, — пел полноватый Эрос, у которого так плотно натягивалась на груди от усилия тесная туника, что казалось, вот-вот лопнет по шву, являя конфуз. — Тем милее, чем горше яд моей стрелы…

О, пусть так и будет, пусть дар любви станет таким желанным после всех стрел, полных яда, подумала Анна, вместе с остальными зрителями аплодируя актерам, кланяющимся после того, как хор, стоявший в отдалении, спел совместно с ведущими актерами заключительную арию, оду всемогущему богу любви.

Орфей и Эвридика после первых поклонов по обычаю указали на хозяйские места, чтобы зрители поблагодарили за действо не только их, но и барина, которому принадлежал театр. Андрей поднялся со своего места и короткими благодарственными кивками принял аплодисменты. При этом так вышло, что он нашел взглядом Анну среди ровных рядов зрителей, и она улыбнулась ему открыто и без стеснения, пользуясь моментом, пока все взгляды были устремлены на актеров и на хозяина театра.

Мы с тобой выпили горькую чашу, мой любимый. Такую горькую, что до сих пор не забыт тот вкус, который так больно жег грудь изнутри. В наших душах эта любовь стала незаживающей раной, которой не дано затянуться со временем, не огрубеть шрамом. Я не знаю, смог ли ты залечить ее, но я не позволю этого исцеления… Я не хочу этого исцеления. Ведь оно будет означать, что я потеряла то, что стало смыслом бытия для меня. И я не смогу жить при твоем исцелении, ведь человек не может жить половинкой от целого. Так не позволь это — жить калекой… без тебя… Потому что я не позволю этого себе и тебе…!