отражении, такой слабой.

— Что я должна увидеть? — пожала плечами Анна, не понимая, к чему клонит брат. Взглянула на него сверху вниз, хмуря лоб в недоумении.

— Единственное богатство Шепелевых ныне, ma petite s?ur [461] , - ответил тихо Петр, а потом вдруг схватил ее ладони, сжал их легко. — Иногда следует отпустить прошлое, чтобы иметь будущее. Не только собственное будущее, ma chere…

Они долго смотрели друг другу в глаза, будто каждый пытался что-то отыскать во взгляде своего vis- a-vis. А потом Анна покачала головой медленно, отказывая брату в той мольбе, что прочитала в его взоре.

— Je ne veux pas![462]

— On n'echappe pas a son destin, ma petite s?ur. Helas! [463]

Вести о смерти графини Завьяловой пришли в Милорадово только спустя седмицу после ее похорон в склепе на монастырском дворе в подмосковных землях, некогда принадлежащих ее покойному супругу, а ныне перешедших под руку ее племянника. Как и земли под Петербургом, Псковом, Тверью, Рязанью, Гжатском вместе с людьми и всем, что находилось на них. Дома в Москве и столице, мануфактуры и заводы, что приносили немалый постоянный доход. Все это сделало в один день ее наследника весьма богатым человеком, позволяя никогда более не тревожиться о хлебе насущном и следующем дне.

Эти известия привезли в Милорадово с очередным пакетом почты, которую доставили одним ранним ноябрьским утром.

— Вот ведь повезло Оленину! — щелкнул языком Петр, когда дочитал последние строки некролога в «Санкт-Петербургских ведомостях», в которых перечислялись заслуги покойного супруга усопшей перед империей. — Хотя к тому все и шло.

— Аннет будет огорчена, — ахнула Полин, поднимая голову от акварели, которую рисовала, сидя у окна, оглянулась в сторону двери, словно вот-вот в салон должна будет войти сестра Петра. — Она так сблизилась с ее сиятельством, пока та гостила в Милорадово. Упокой Господи рабу твою Марию, — перекрестилась спешно, чуть неуклюже.

— Придержи эту весть, ma petite amie [464], при себе покамест, прошу тебя, — они оба оглянулись от окна вглубь комнаты, где сидя в кресле у камина, дремала мадам Элиза, склонив набок голову в пышном чепце и некрасиво приоткрыв рот. Петр — опасаясь, что мадам могла услышать вести о смерти графини. Полин же — явно недовольная его обращением к ней.

— Ты разума лишился! Я же просила — не называй меня так! — прошептала она, а Петр только рассмеялся тихонько и, склонившись к ней, провел кончиком пальца по ее скуле.

— Ты так красива, когда злишься, — проговорил он тихо. Она же улыбнулась ласково в ответ, жалея, что не может ныне встать и обнять его, не скрываясь ни от кого, как могла бы это сделать, будучи его женой.

— Значит, Оленин становится единственным обладателем состояния графини? Вот видишь, судьба все же благосклонна к тебе, Peter. Через брак Анны ты можешь разрешить все свои трудности, n’est ce pas? Да и она будет счастлива… Не неволь ее, одно лишь мое желание.

Но Петр отчего-то промолчал в ответ, только отложил газету в сторону и поднялся с кресла, опираясь на костыли, одним-единственным взглядом заставив Полин остаться на месте, а не броситься к нему на помощь.

— Я поднимусь к Аннет, — коротко проговорил он Полин, с трудом заставляя себя не коснуться ее рыжих кудряшек, заколотых на затылке шпильками. Его маленькое солнышко в эти серые безрадостные дни! Только она готова принимать его любым — добрым или злым, благородным или полным подлости. Только она была готова простить ему все. И лишь ей он мог открыть свою душу, рассказать обо всем, что творилось в его жизни.

Но о том вечере Петр не сказал Полин. Том самом вечере, когда он поторопился окончательно развести в разные стороны сестру и Оленина. Необдуманно, так неосмотрительно! Он снова поставил все на кон, и в который раз выпадала не та карта, что он ждал. Как и ранее…

Петр опять взглянул на Полин, отвернувшуюся к окну, принявшуюся короткими мазками вырисовывать белоснежное покрывало на зимнем пейзаже, который планировала закончить к Рождеству. Не смог удержаться — склонился к ее аккуратно причесанной головке, коснулся губами ее кудряшек. И тут же резко выпрямился, заметив краем глаза движение в дверях, повернулся к побледневшему лакею, который безуспешно пытался скрыться в соседней комнате, делая вид, что ничего не видел.

— Что ты? — грубо окликнул его Петр, и ему все же пришлось ступить в салон, низко кланяясь. Обернулась Полин от акварели испуганно, резко выпрямилась в кресле мадам Элиза, пробуждаясь от полуденной дремы. — Что нужно тебе?

— Письмо-с для барина Петра Михайловича, — снова поклонился лакей, протягивая на подносе послание, которое только доставили в Милорадово с личным стремянным в форменной шинели. Он так хотел выслужиться перед молодым хозяином, так хотел получить его расположение, зная, как тот отличен в своем отношении к людям подневольным от своего отца. Это не старый барин, снисходительный к проступкам легким. Этот же крут и скор на расправу за любой промах.

Козлы в конюшнях не пустовали ни единого дня — секли то дворовых, то крестьян, возвращающихся из лесов в родные места. Сразу же после отхода арьергарда русской армии, Петр распорядился, чтобы несколько служб подряд отец Иоанн зачитывал приказ молодого барина. «Всякий, кто воротится под барскую руку из лесов до дня Филипа, получит полное прощение. Тот же, кто будет позже, хотя и бы по воле своей, будет бит плетьми», гласил тот. Но перепуганные крестьяне, те, кто убежал, спасаясь от француза в леса и жил ныне с семьями в шалашах и землянках, не спешили возвращаться в села и деревеньки. Слишком силен был страх перед Антихристом, как звали Наполеона они, страх смерти оказался сильнее страха быть битым на конюшенном дворе. Так и не пустовали козлы уже две седмицы после Филипова дня…

Потому и побледнел лакей еще больше, когда Петр, взяв письмо с подноса, склонился ближе к нему и прошептал тихонько:

— Коли что услышу из того, что видел тут — влеплю плетей два десятка, а после в скотники сошлю из дома! Ты меня понял?

Лакей быстро кивнул головой и, когда Петр взял с подноса письмо, поспешил отступить от хозяина, а после скоро вышел вон, получив позволение на то.

— Malediction! [465] — процедил он, развернув письмо и пробежав глазами по первым строчкам. Полин взглядом спросила тут же: «От него?», и он кивнул, стискивая зубы. А потом развернулся и зашагал к передней, чтобы после медленно подняться в покои сестры.

Обложил! Как зверя красного обложил! Куда ни сунься — везде его рука! Петр вдруг зашатался, почувствовав, как вдруг ослабело тело. Пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть.

Как же ему хотелось снова вернуться в тот проклятый день, когда он переступил порог Английского клуба в качестве гостя одного из своих знакомцев! Он так стремился попасть в клуб, стать его членом, иметь полное право бывать здесь не по приглашению чужому, а по собственному желанию. Он был так очарован этими стенами, этой атмосферой, доступной лишь избранным. И теми играми, что велись в «инфернальной» [466], где ставились на кон огромные суммы и крупные имения, где игра была вовсе не такой, к какой Петр сам привык в кругу своих товарищей по полку.

И Чаговский-Вольный, слава которого как игрока, который в редких случаях не выигрывает, за что бы ни брался — карточная игра, пари или иное предприятие… Петр даже сам не понял, как рискнул сесть с тем за один стол, памятуя о его репутации. Но в тот вечер он неожиданно для всех выиграл у князя. Сумма была малой для Чаговского-Вольного — тысяча рублей, но Петру она казалась тогда огромной. И они вместе пили