Вот что значит рассчитать способности и силы подростка, доверить ему важное дело! Но ведь в каждом из молодых чекистов Горожанин видел такие возможности будущих удач. Учились у него — и действовали успешно.

…До четырех дня не появилось ничего нового. Но срок, данный чекистам, шел. Щелкали секунды, минуты складывались в часы.

В пятом часу пополудни Валя пришла на Московскую улицу, на наблюдательный пункт против дома 33, где во дворе был погреб, ведший в склад оружия.

— Ну, как у вас там? — спросил Касьяненко, отводя Валю в сторонку.

— Интересно! — с готовностью ответила девушка. — Гуляем мы с Матвеем по третьей Военной. Вдруг из дома шесть выходит молоденькая девушка. Такая, ничего себе. Матвей спрашивает ее: «Скажите, пожалуйста, милая девушка, не в этом ли доме остановился Петя Шорник? Молодой парень, недавно приехал». Та ему говорит: «Вы, молодой человек, наверное, ошиблись. Здесь только мы живем и у нас только один квартирант. Зимой поселился, в декабре. Он из Херсона. Но это не молодой парень, а очень солидный человек, интеллигентный». Матвей ей: «Так наш знакомый, Петя Шорник, тоже из Херсона. Может, он родственник какой и заходит к этому дядьке?» Девушка отвечает: «Вряд ли сейчас кто из молодых к нему может заходить. И он не Шорник вовсе, а Грушевский Ипполит Антонович, ему лет под пятьдесят. В царское время, говорит, служил управляющим Коммерческим банком в Херсоне. При белых к нему часто заходил его племянник Виталий, вольноопределяющийся, который потом пошел по мобилизации к белым. Сейчас, если кто и приходит к Ипполиту Антоновичу, так только солидные люди». Матвей говорит: «Где ж нам искать нашего знакомого, прямо не знаю. Извините, пожалуйста, за беспокойство». А девушка: «Вы, молодой человек, походите по соседям напротив». Матвей ей так вежливо: «Мерси». И где он только научился этаким буржуйским манерам? Ну, стали мы прохаживаться по этой улице. Минут через двадцать из дома шесть выходит солидный такой дядя, лысый, брюки в полоску, выглажены. И в таком бархатном жилете, светло-коричневого цвета. Сел на скамейку, золотое пенсне на черном шнурочке, и стал читать журнал. Мы его передали сотруднику Каминского. Я вот сюда пришла, а Матвей — докладывать Валерию Михайловичу. Скоро вернется.

Матвей действительно вскоре появился и вместе с Касьяненко уселся у окна наблюдать за домом 33. Вскоре из ворот вышел, пошатываясь, плотник. Кроме ящика с инструментом, через плечо у него была перекинута набитая торба. Вслед за ним старуха Кривошеина, постояла немного, покачала головой, потом краешком фартука вытерла губы, мелко перекрестилась и вернулась. За плотником отправился оперативный работник.

— Пойду и я посмотрю, — сказал Матвей.

Дойдя по Московской до угла Спасской, плотник остановился, к нему подошел мужчина в картузе, и они уселись на скамейку. Плотник вынул из торбы буханку хлеба, полштофа и передал мужчине в картузе. Затем плотник вытащил большой кусок сала, разрезал пополам, половину положил обратно, а вторую по- деловому, без особой любезности, отдал «картузу». И они разошлись. Матвей пошел за картузом. У гостиницы «Лондонская», Матвей сблизился, с картузом и по походке узнал в нем дворника Филю. Сделав это открытие, Матвей остановился как вкопанный, потом прильнул к стене дома, чтобы Филя, обернувшись, не узнал его, и, переждав немного, вернулся к Касьяненко.

— Плотник встретился почти у нашего дома с нашим дворником, — выпалил Матвей взволнованно.

— Наш дворник? Филя? Филер? — вскочил Касьяненко. — Сволочь, подлец… — Матрос покосился, на Валю, сплюнул.

Тут из ворот дома 33 выплыла Кривошеина. На ней был платок, а в руках она несла большую и, видимо, тяжелую корзину.

— Я — за ней, — сказал Бойченко.

— Я с тобой, Матвей, — объявила Валя.

— Матвей, ты только держись от старухи подальше, — посоветовал Касьяненко. — Она вчера, когда ты заходил во двор, тебя приметила.

Кривошеина с тяжелой корзиной медленно поплелась по Херсонской улице, часто останавливаясь передохнуть и оглядеться. На девятой Слободской она вошла во двор дома, где проживала Любовь Пашкова.

— Целый день торчу, эта высокая не выходила, — буркнул Матвею сотрудник Каминского.

Старуха вскоре вышла с пустой корзиной, а за ней и Пашкова в темном платочке. Они постояли у ворот, разговаривая, потом обнялись, расцеловались. Старушка мелко перекрестила Пашкову и еще раз поцеловала.

— Матвей, — шепнула Валя, прячась с ним на противоположной стороне улицы за акацией, — глянь, это Гренадер. Помнишь, при Керенском на Соборной площади? Из женского «батальона смерти». А старушка Кривошеина — ее мама.

Матвей еще раз посмотрел на Пашкову и вспомнил: «Точно. Эта — правофланговая, та самая высокая грудастая деваха, только тогда на ней была папаха, солдатская гимнастерка с начищенными медными пуговицами».

— Беги, Валя, к Горожанину! Скажи обо всем, а я пойду за старухой.

— Что случилось, Валя? Выпейте воды, на вас лица нет, — встретил ее Валерий Михайлович. — Садитесь. В чем дело?

— Бежала прямо с девятой Слободской, — отвечала, тяжело дыша, Валя. — Совсем она не Пашкова и не Любовью ее зовут. Это Гренадер, честное комсомольское.

— Какой Гренадер? — с недоумением спросил Горожанин.

— Так это же Таська Кривошеина! Я только раньше ее фамилии не знала, дочка той старухи, у которой погреб на Московской! Мы Таську видели в семнадцатом на Соборной площади. Она была в женском «батальоне смерти» при Керенском. Спросите у Матвея! Он ее тогда тоже видел. Это она, точно она!

— Гренадер, говорите? Это, действительно, интересно. Значит, она служила в «батальоне смерти»? Теперь кое-что проясняется. Спасибо, Валя. Вы — молодчина. Увидите Бойченко, пусть зайдет ко мне.

На девятый день после встречи «глухого» фармацевта с неизвестным на верхней аллее Яхт-клуба, после дня удачи, когда стало ясно, кто есть кто, не произошло никаких особенных событий. Однако срок, данный на разгром контрреволюционного подполья губкомом партии, истекал.

Вечером, после разбора донесений, Горожанин уехал на вокзал и там, в комнате дежурного по станции, в третий раз встретился с инженером-путейцем. На сей раз лицо путейца украшала благообразная бородка.

— В Николаеве вместе с полковником действуют основные силы подполья, — сказал путеец. — Ждите крупных событий, готовятся диверсии. После этого группа должна будет возглавлять мятежи на местах, то есть разъехаться. Кроме полковника, в городе действуют: подполковник, штабс-капитан, его очень хвалят, и другие чины, поменьше. Но люди опытные — сливки царской разведки. Так говорят, — осторожно добавил инженер.

— Что ж, разведка в русской армии была неплохая, — ответил Валерий Михайлович, как бы подводя итог услышанному.

— Вам виднее… После разоблачения чекистов в Киеве в штабе Май-Маевского работать стало очень сложно. Люди проверяются и перепроверяются до седьмого колена.

— Их не спасет проверка и до Адамова колена.

— Это верно, Валерий Михайлович, — глянув сбоку сквозь пенсне, — сказал инженер. — Я только позволю себе повторить, что после диверсий в городе люди из подполья выедут на места, все инструкции по их дальнейшей деятельности — у полковника.

Они простились. Эта самая короткая встреча дала в руки Горожанина прочную нить для ведения дела.