и знакомстве с худруком Вавиловым. Игорь Вавилов был на зоне личным другом Жордании, и теперь работает в его фирме менеджером. Я должен буду подъехать к Вавилову на кривой козе, втереться к нему в доверие, и через него выйти на Жорданию. Мол, ищу, куда приткнуться после зоны. Керигин, нанимая меня, видимо, заранее просчитывал этот вариант.

— Дальнозоркий мужичок, — прокомментировал Фёдор себе под нос.

— Ещё какой. Я так понимаю, сидевший при всех режимах Дато, у настоящих хозяев за Фукса. В ближайшее время хозяева заставят Жорданию выставить фирму на продажу, это мне Керигин сказал. Мне, всяко-разно, надо дождаться, когда фирму перекупят, и только потом убрать Жорданию и Вавилова, но так, чтоб все думали, будто они, окончательно рас-прощавшись, выехали из Среднегорска куда-нибудь поближе к столице. Допускается экс-промт в заданных рамках. В общем, чтоб их никто не искал, и всё шито-крыто. — Николай усмехнулся. — Одна интересная деталь: в первую же ночь, ну, в 'Новой Азии', когда я уснул, в комнату подпустили какой-то дурманящий газ с довольно приятным запахом. Уж не знаю, какие-такие у него свойства, только Ната, считая меня спящим без задних ног под его воз-действием, профессионально нашёптывала мне программу самоуничтожения на случай провала. Вот чертовка! Её и этот газ не брал, антидотами напичкана, что ли? Словом, подстраховался Керигин.

— Во-от, это и называется 'эффектом перебора', слишком уж он уверовал в действен-ность всяких дурманов, отрав и гипнозов. Хотя, если б тебя не подготовили…. Перекупят, говоришь? Скорее всего, новым владельцем станет кто-то из своих. Слышь, а фамилия Шефчук не звучала?

— Нет, кроме Жордании и Вавилова никаких.

— Угу. Тогда намотай на ус: мы тут по наркотикам поработали, с содержанием коноп-ляного масла, и вышли на махонький заводик в Среднегорске. Опять Среднегорск, чтоб ему…! Директор и владелец завода, некий Шефчук Анатолий Демидович. Запомни эту фа-милию. Есть уверенность, к сожалению документально не подкреплённая, что именно там, на заводике, производились таблетки, пропитанные конопляной вытяжкой. Производство расположено за городом в довольно глухом месте, да к тому же имеет прерывистый цикл из-за вынужденных простоев по сырью. Минимум раз в месяц рабочие отправляются в недельный отпуск. Вся стать организовать там подпольное производство. Тогда заводская охрана — сто процентов, керигинская. То ли Шефчук — ставленник Керигина, то ли наоборот. Вот, возьми, — Сухов протянул Коле мобильный телефон, — здесь в память забит всего один номер. В случае необходимости вызовешь. Не удивляйся тишине, через секунду скажешь: 'для Сухова', и надиктуешь сообщение. Понадобиться силовая поддержка — вызывай, помогут. Пока всё. Бабка с внуком, поди, нас потеряли. Время есть, договорим. А я, покамест, обдумаю…

По вагону прокатилась растянутая во времени волна торможения. Пассажиры не ощу-тили инерции, лишь суетливо мелькавшие вдоль полотна верстовые столбики стали реже проплывать мимо окна, да частый перестук под ногами сменился размеренным потукивани-ем. За стеклом всё тот же российский лес, разве что в массиве возобладали хвойные. Тот же, да не совсем — словно природную заповедность пронизывало излучение миллионного горо-да, привнося в души тревожное волнение. К волнению примешивался запах дальнего костра.

— Торфяники тлеют, — пояснила баба Клава, — дождя бы хорошего.

Громко причитывая, прошла проводница Валентина.

— Граждане пассажиры, подъезжаем. Подъезжаем, граждане. Не забывайте свои вещи. Счастливого всем прибытия!

Граждане благодарили, самые нетерпеливые потянулись к выходу.

Вагон качнуло, стальная колея за окном раздвоилась, расстроилась, проползла будка переезда с опущенным шлагбаумом, с вереницей пережидающих автомобилей, вынырнули длинные, приземистые лабазы, подалее выросли самые крайние серые многоэтажки.

Бабка с внуком и Николай терпеливо сидели возле баулов. Сам Коля был налегке, но бросать попутчиков не хотел — надо бы помочь с вещами, довести хотя бы до троллейбуса.

Товарищ Сухов сошёл с поезда двумя часами раньше на станции Дружинино. Напос-ледок он успел сделать две вещи: дать Николаю подробные инструкции и снять с Лёньки зубную боль.

Перебравший с вечера сладкого, будущий офицер Леонид, утром, попив чаю, вдруг ух-ватился за щеку и принялся мужественно стонать.

Зубная боль по-разному отражается на поведении людей. Лёнька принадлежал к кате-гории, считающей необходимым донести свою муку до окружающих, чтоб все видели, как стоически он её переносит. Он чуть-чуть морщился, чуть-чуть поскуливал, как бы ненаро-ком лез пальцем в рот, закатывая при этом глаза, и так же ненароком бодал головой подуш-ку. Естественно, такие тщательно скрываемые, непереносимые мучения моментально были замечены.

Баба Клава попыталась грозно нахмурить брови.

— Зуб болит? А я тебе говорила…, - и тут же засуетилась, — погоди, Лёнечка, погоди, где-то тут мамка таблеток насовала. — Она вытащила из-под подушки маленький рюкзачок и, бормоча под нос и морщась, словно чувствуя внукову боль, торопливо зашарила по кармашкам, нашла перетянутый резинкой пакетик, — вот, тут она написала, что, от чего…

Товарищ Сухов с каким-то холодным любопытством — так, во всяком случае, показа-лось Николаю — наблюдал за суетой, а потом спросил:

— Леонид, ты знаешь, что такое боль?

Лёнька только замычал, потыкав пальцем в щеку, мол, мне ли не знать.

— Да я не о нынешней, — уточнил Сухов, — я вообще…?

Мальчишка отвернулся — причём тут 'боль вообще', он де страдает сию минуту, и ещё как!

— А ты, — не отставал Сухов, — послушай знающего человека. Между прочим, боли те-лесной, хоть вообще, хоть ни вообще, как таковой, нет.

Страдалец нашёл в себе силы почти улыбнуться, мимолётно, но красноречиво, словно говоря: 'Если бы я не знал тебя, товарищ Сухов, так хорошо, как я тебя знаю, я бы решил, что ты бредишь. А поскольку ты не бредишь, значит, заговариваешь мне зубы. Ну, ну'.

Чуткий к мыслям Сухов согласно кивнул.

— Не спорю, друг мой, не спорю, тут я, пожалуй, загнул. Но зубы не заговариваю, по-верь, только хочу пояснить, что так называемая боль — это всего лишь сигнал или, если хо-чешь, жалоба, просьба, крик о помощи, адресованный твоему мозгу нездоровым кусочком твоего же организма.

Лёнька дёрнул щекой, что означало: 'мне от этого не легче', — а вслух сказал.

— Дядя Сухов, что вы мне, как маленькому? Про сигнал я и без вас знаю, только он всё равно болит!

Последнее слово прозвучало с таким надрывом, что баба Клава едва не выронила по- лураспотрошённый пакетик с лекарствами в дорогу.

Фёдор развёл руки в недоумённом жесте.

— Ну-у, знаешь…! А если знаешь, так чего мучаешься?

Тут уж мальчишка выкатил глаза от удивления и возмущения, даже про зуб забыл на секунду.

— Как, чего?!

— Ну, ты же можешь с ним договориться.

Лёнька понял, что дядя Сухов всё-таки сбрендил, если не шутит, и это понимание явственно отразилось в его глазах. Спросил так, на всякий случай, чтобы не спровоцировать у душевнобольного вспышку немотивированной агрессии:

— Это как?

За окном замелькали косые тени, перестук стал гулким, как эхо в пустой трубе — поезд ворвался на мост, и сейчас пересекал небольшую реку. Сухов сидел вполоборота, прикрывая спиной угол рядом с дверью в купе и, склонив голову, чуть иронично посматривал на ху-денького мальчишку, пристроившегося у окна. Мост миновали в два счёта, невидимый бара-банщик отложил палочки, и Фёдор заговорил, не