— само собой. Подчёркиваю: в период пиар-кампании наши функционеры не выступают с критическими заявлениями в адрес правительства, наоборот, они с пониманием относятся к его усилиям. Однако злоязыкая 'независимая' региональная пресса, нет-нет, да тиснет случайно статейку-другую об амбициозных столичных проектах по сносу великолепных гостиниц, долгое время являвшихся символами российского гостеприимства, или о дворцах на Рублёвском шоссе. А где-нибудь рядом на полосе, опять-таки случайно, маленькая заметка о барачном посёлке на задворках 'нашего усталого' города, где жильцы вынуждены обходиться без элементарных удобств — одна, мол, надежда на таких, душой болеющих за народ людей, как тот же Шефчук. Обязательно ввернётся расхожая, но всегда будирующая и вызывающая зависть информация, что девяносто процентов всех российских денег крутится в столицах. Провинциалов такие вещи достают до мочевого пузыря. Кто устоит? И ещё, в качестве заключительного аккорда, призванного обеспечить 'Провинциальной России' признание толпами верующих и, как следствие, официальной церковью: в результате антипреступной и правозащитной деятельности наших товарищей, вскроются факты существования на периферийных территориях рабских, сектантских поселений. Представители 'провинциалов' настаивают на расследовании. Факты подтверждаются. Возбуждаются уголовные дела. Пресса стонет, скрежещет зубами, попутно восхваляя будущих — никто уже в этом не сомневается — народных избранников. Ничего не поделаешь, этой сферой, разумеется, после подчистки, придётся пожертвовать в интересах грядущей победы. Да, это будет не борьба за голоса избирателей, это будет победное шествие новой партии по стране. А в две тысячи восьмом году на выборах наши выдвиженцы, на волне всеобщего преклонения в регионах, с триумфом войдут во власть, основательно потеснив политических тяжёловесов…Олег, это всего лишь зарисовка, эскиз, набросок, но мы возьмём его за основу будущей картины. Вот тебе тема для раздумий.

Керигин внимательно слушал, а Камаев облекал свои мысли в предельно чёткие, зачастую не лишённые красочности формулировки. Любой другой собеседник, слушая подобные речи, наверное, испытал бы граничащее с шоком изумление, и не столько по причине, мягко говоря — щекотливости и рискованности развиваемой темы — кого сейчас этим удивишь — сколько из-за несоответствия фантастичности замысла манере его подачи. Изложение таких замыслов требует пафоса, вещания, огня во взоре, голос же Камаева звучал равнодушно и, пожалуй, в какой-то мере, отчуждённо, словно затронутая тема его вовсе не волновала. Но Олег Олегович за десять лет знакомства с хозяином привык ко всякому.

Прервав монолог, Монах, точно перенесённый магическим мановением, оказался стоящим у окна спиной к собеседнику. Вот только что сидел в кресле и… Нормальному че-ловеку такое движение не под силу, но Керигин и к этому привык. Взволновало его другое: сейчас будет задан решающий вопрос, и ему следует дать на него откровенный ответ.

— Считаешь всё сказанное полнейшей бредятиной?

Голос оставался всё таким же равнодушным, а спина ровным счётом ничего не выра-жала.

Олег, опустив глаза, чтобы не смотреть в эту равнодушную спину, напрягся и загово-рил, старательно подбирая слова.

— Слишком неожиданна зарисовка, Доржи Камаевич, и перспективы она открывает грандиозные. Не берусь с ходу давать ей оценку. Однако если будет на то ваша воля, я сде-лаю всё, чтобы эскиз стал законченной картиной.

'Фирменный скорый поезд номер шестнадцать 'Урал', сообщением Москва — Екате-ринбург отправляется от седьмой платформы. Повторяю…'

Толчка Николай не ощутил, просто платформа с провожающими беззвучно поехала мимо. Он сидел на краешке нижней полки у приоткрытой купейной двери, предоставив местечко у окна, весьма пожилой попутчице. Старушка, стоя в неудобной позе и ухватившись левой рукой за какую-то скобу, правой рукой совершала вялые движения: то ли пыталась кого-то перекрестить, то ли отмахивалась. Солнечный лучик, прихотливо отражённый дверным зеркалом, падал на стянутые в пучок бело-сизые волосы, на высохшую старушечью лапку с искривлёнными непосильным трудом, расплющенными в суставах пальцами, с набухшими под пигментированной кожей венами. Напротив неё влип в стекло внучок лет двенадцати, узкая мальчишеская ладошка отчаянно елозила вкруговую по скользкой поверхности.

Коля мельком кинул глаз на часы — шестнадцать ноль восемь — тютелька в тютельку с расписанием. Тут же подумалось, что время отправления и прибытия ему вообще-то прин-ципиально до фени, а привычка сверять часы неискоренима ещё с армейских времён, впро-чем, ему, как профессиональному киллеру, сейчас она особенно необходима. Однако, 'про-фессиональный' не совсем того…, скорее — начинающий. Буквально на днях облечен высо-ким доверием, снабжён командировочными и направлен в отдалённый район для выполне-ния ответственного задания. Вот угорел, так угорел. Как говаривал на строевой в 'учебке' великий философ современности прапорщик Подкопушин: 'Судьба фортуны', — и в чём-то, по большому счёту, он был прав. Он вообще отличался уникальным умением ёмко выражать свои мысли. Как-то Николай был свидетелем разноса, устроенного новобранцу. 'Я те не по-зволю, — говорил прапорщик, грозно сдвинув брови, — прохлаждаться тут до римских кален-дул! Я тя научу любить свободу! Вот вытащу на плац, поставлю раком перед строем, да ка-ак отсосу!'

Воспоминания вызвали улыбку. Не было ни гроша, да вдруг алтын. Взять хотя бы те же командировочные. Коля сроду таких денег в руках не держал, по сравнению с ними расчёт после чеченского контракта — вроде мелочи на сигареты. Вопрос по курсу деловой этики: имеет ли он право пользоваться этими деньгами? Интересно, а как советский разведчик Исаев поступал с зарплатой штандартенфюрера Штирлица?

Мягко токая, поезд, не спеша, выбирался из рельсовой путаницы Казанского вокзала. Отмахав своё, бабка с внуком угомонились, отпали от окна и, как водится, обратили своё внимание на соседа.

— А вы далеко, молодой человек? — Приветливо поинтересовалась бабуля для затравки.

— До самого, — улыбнулся Николай, — а вы?

— И мы до самого, — откликнулся пацан.

— Зять-то мой в Москве учится, в академии…

— …Генерального штаба, — не без гордости уточнил внучок.

— …ну да, Генерального. Уж третий год. А дочка моя при нём. А внук Лёня вот при мне. Ну, ихний сын то есть. — И, вздохнув, добавила. — Как есть, всю жизть в разъездах. Дома, как в гостях.

— А чего, — заступился сын за отца, — я тоже офицером буду.

Лицо старушки озарилось улыбкой великомученицы.

— Куды ж без тебя? И будет тебя мотать. Оне вот тоже дома, значить, в Свердловске ле-тось погостили и опять. Мы с Лёнечкой проводили их до Москвы, погуляли малость, и об-ратно. Теперь уж до Рождества.

Так, с этими попутчиками всё понятно — люди случайные. Такую легенду заморачи-вать, и ради чего?

Николай, трезво прикидывая, не очень-то верил, что Алексей Алексеич пустит за ним хвоста. Зачем? Если б не доверял, так и на задание бы не отправил. А раз отправил… И сно-ва по десятому кругу. Пасут его или нет? А даже если нет, всё равно лучше перестраховать-ся. Пока операция развивается успешно, и не хотелось бы зарезаться на пустяке. В том, что рано или поздно на контакт выйдет кто-нибудь из СОТОФа, Коля не сомневался — в толпе на Казанском он засёк Полежаева. Значит, свои за ним присматривали. А чужие? Бережёного бог бережёт, а небрежного чёрт стережёт. Интересно, где четвёртый попутчик? Или попутчица? Лучше бы попутчица…молодая.

— Чего-то четвёртый наш сосед не появляется? — Задалась витающим в воздухе вопро-сом бабуля.

Коля пожал плечами.

— Может, на какой-нибудь станции подсядет? Не все же в Москве…