преступающим законы божеские и человеческие. Он трезво оценивал меру своего злодейства и, при всём при том, верил в грядущее благо, искупающее все прегрешения. Да, он прекрасно знал, на что способны прикормленные бандиты, к чьим услугами прибегали его помощники, он презирал и ненавидел эту мразь, но до поры до времени терпел и использовал. Наркобизнес, лесное сектантство, наряду с легальными предприятиями, являлись частью большого плана. Он был убеждён, что движение к цели не обходится без жертв, и что победа оправдает всё. Потом ему скажут спасибо. Разве он один такой? С незапамятных времён не самые слабые умы обкатывают вопрос о цене общественного блага. Слеза ребёнка, и всё такое. И каждый знает точный ответ. А толку?…А шакалам место в бункере. Пусть археологи порадуются.

Между тем, коротышка, перестав придуриваться, оскалил жёлтые зубы.

— Ты бы помолился, болезный. Глядишь, боженька пожалеет, и у меня не встанет. Тогда целкой помрёшь.

Убийство, отягощённое паскудством. Как всё плохо для шакалов. В их обиталище во-шёл человек и увидел пустые бутылки. А мог бы не войти, и не увидеть. Сами виноваты. Пустые бутылки — это судьба.

Бугай растянул в ухмылке толстые губы, мужичок за спиной привстал на цыпочки, ка-проновый шнур дугой метнулся через голову очередной жертвы.

Камаев, не особенно утруждаясь замысловатыми приёмами, исполнил упражнение, ещё с детского садика всем известное под названием 'ласточка': правая нога на месте; левая уходит назад и немного вверх; одновременно с броском ноги, корпус, чуть прогнувшись в позвоночнике, наклоняется вперёд параллельно полу; руки устремляются вперёд и в стороны.

Безобидная птичка взлетела и тут же опустилась. Шакалы лежали на заплёванном полу в неестественных позах. У обретавшегося в тылу с удавкой противного мужичка проломлена грудная клетка, расщеплённое ребро шипом вошло в протухшую сердечную мышцу. Коротышка завалился боком возле табурета, височная кость глубоко вмята, он умер мгновенно. Бугай, студенисто оплывший, отброшенный ударом в угол, ещё жил, но уже не дышал — перемолотые горловые хрящи вдавлены аж до позвоночника, на губах пузырится кровь, лицо посинело от удушья и боли.

Камаев брезгливо поморщился, повёл глазами в поисках пакета. Увидев на подоконни-ке здоровенный конверт из плотной желтоватой бумаги, он переступил через тело коротыш-ки и дотянулся до посылки. Она… Ключи, карточка…

Он покинул караулку, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В домашнем кабинете Иллариона Жордании проходило расширенное заседание опера-тивного штаба организации с рабочим названием 'Спасение утопающих'. В самой органи-зации вместе со штабом насчитывалось четверо активистов. Это, прежде всего, сам хозяин кабинета, Илларион Жордания; его друг и советчик Игорь Вавилов; и посланец загадочной структуры, исполнитель роли наёмного исполнителя Коля Иваньков. Четвёртым стал Саня Мартынов, не далее двух часов назад посвящённый, по настоятельной просьбе Иллариона Жордании, в причину и подробности отхода.

Собственно, главный вопрос: как уберечься от кровожадных посягательств Алексея Алексеича, споров не вызвал, поскольку имел лишь одно положительное решение — исчез-нуть. Друзья Николая помогут замести следы, а Коля потом отрапортует нанимателю, мол, дело сделано. Вряд ли отец Елисей потребует предъявить трупы. Вопрос второй: что даль-ше? Иваньков предложил два варианта: первый — затаиться где-нибудь в глуши и носу не казать, чтоб не достали, и второй — вместе с Колиными друзьями включиться в активную борьбу с организацией, закодированной под 'паучью сеть'. Прозвучало мнение, первый ва-риант не рассматривать, как пораженческий.

— В сущности, я должен благодарить Алексея Алексеевича, — Илларион Константинович с некоторых пор читал классику и любил выражаться соответственно, — за перемены, произошедшие в моей жизни. Но его выбор обуславливался вовсе не альтруистическими соображениями, и посему благодарности к нему я и раньше-то не испытывал, тем более, сейчас, когда он постановил нас с Игорем в расход. Опасаюсь, как бы он на Александра не наехал. Саня, ты как?

— Хоть на край света, — подтвердил Мартынов.

В своём фирменном джинсовом костюме он выглядел плейбоем, ковбоем, бой-френдом какой-нибудь шоу-звездушечки и вообще благоухал здоровьем. Вот только на по-юношески румяном лице проступила прежняя, казалось бы, давно забытая зековская угрю-мость, губы зло кривились. Жордания, словно прочитав Санины мысли, молча, ободряюще сжал его запястье и тут же отвернулся. Пусть парень перегорит.

По исчерпании программной темы, разговор сам собой сполз на нюансы, изредка рас-цвечиваемые лирическими отступлениями Вавилова.

— Чёрт знает, — говорил Игорь, кутаясь в толстый плед и присасываясь к стакану с само-лично изготовленным пойлом, — в башку втемяшилось. В одном рассказе Джек Лондон упо-минал два острова: Гавуту, если не ошибаюсь, и Габото. Как-то так. Так на Гавуту говорили, что там пьют даже в перерывах между выпивками, а на Габото утверждали, что ни о каких перерывах слыхом не слыхивали. Врали. Это я вам, как профессионал говорю. Непрерывно даже я не могу. Константиныч, не трожь бутылку!

Жордания, притворно вздохнув, вернул замысловатую бутыль на столик рядом с Иго-рем.

— Значит, я тебя не так понял.

— Ты же знаешь, — Игорь подтянул бутыль к себе, — меня порошки не берут, а это, можно сказать, средство из арсенала народной медицины.

Что, правда — то, правда: Вавилов нуждался в лечении. Под конец тёплого лета он умудрился простыть. Теперь его трепал озноб, донимала высокая температура и ломота в суставах.

Дато изобразил изумление, замешанное на иронии.

— Народное средство, говоришь? Это вот это? Ямайский ром с мартини и пряностями? Ну, ещё бы, народ на Руси только этим от хвори и спасался…спокон веку.

— Народное пиратское…, - Игорь прижал стакан к пледу в районе сердца.

— Тоже мне пират.

— А предки? Тщу…э-э, льщу себя надеждой. Иначе чем объяснить моё пристрастие?

— Да, действительно.

— Я бы попросил! Ирония тут неуместна. Ты хоть раз видел классический русский за-пой? — Вавилов опять присосался к стакану.

Николай, утопая в роскошном кресле, с улыбкой прислушивался к дружеской пики-ровке. Его не покидало ощущение умиротворённости, подкреплённое уверенностью, что всё будет путём. А коли так, можно расслабиться и ни о чём таком не думать. Душевный ком-форт не требует анализа.

Саня Мартынов, напротив, кипел, как чайник на газу. Известие, что его кумира, чело-века, к которому он испытывал глубокую привязанность и относился, как к счастливо обре-тённому отцу, какой-то хмырь с горы пожелал устранить, пробудило в нём инстинкт зверё-ныша, некогда помогавший малолетнему Мартыну в кровавых драках отстаивать своё право на жизнь. По правде, чего-то подобного Саня ожидал. Илларион Константинович с самого начала просветил его и о том, какими судьбами и чьими стараниями он вошёл в бизнес, и о боевиках Камаева, и о сектантах, и предупредил, что добром всё это дело не кончится, что надо готовиться к войне. Но, одно дело — ожидать, другое — знать точно. Боец по натуре, Са-ня поклялся себе, что этого хмыря Алексея Алексеевича он обязательно достанет и загрызёт. Принесённая клятва животворным сквознячком остудила разгорячённую голову, он немного отошёл, и, не вникая в смысл текущей беседы, всмотрелся в лица своих друзей. Спокойны, будто никакая каша не заваривается. Коля, кореш новый, вообще дремлет. Дя-Игорь кое-что о нём порассказал. Тот ещё парнишка. А с виду обычный, лопоухий.

В сей момент, слух Сани Мартынова выделил из диалога слово 'запой'. Он потёр лоб, вспоминая ненароком подслушанный разговор и, сложив два и два, поднял руку, привлекая к себе внимание.

— Прошу слова!