отсюда вместе с ней. И провести остаток дней, держа ее за руку. А эти, здесь, — пусть грызутся и дальше. Это, в конечном итоге, неважно».

Он поднялся наверх и вошел в свою спальню. На этой кровати он перепробовал множество женщин. Он не хотел расплескать неожиданно светлое чувство, зародившееся в его душе.

«Завтра же велю выбросить отсюда этот траходром. И всю мебель. Я отделаю спальню в стиле Людовика Тринадцатого, ей понравится. Эти сапфиры на ее шейке… Словно она носила их многие годы. В идее реинкарнации, несомненно, есть рациональное зерно».

Сергей Иванович ушел в кабинет. Там он улегся на широкую тахту и стал ждать звонка.

Лимузин катился в ночь следом за такими же машинами. Вот промелькнул пост, где проверяли пригласительные. Виталий угрюмо молчал, глядя на дорогу. Он сразу заметил драгоценности, оценил их стоимость и сделал выводы. И теперь он борется с желанием придушить эту глазастую чокнутую многоликую негодяйку.

— Ты переспала с ним. — Виталий пытается сдержать свой гнев, но у него не выходит. — Ты просто переспала с ним.

— Если тебе угодно, можешь так думать.

— Я стою, трясусь, как осиновый лист, ну, все, думаю, пропала моя девочка, а она трахается с этим сукиным сыном! Ты…

— Ты просто смешон. Я не спала с ним. До этого дело не дошло.

— А что у тебя на шее? Это же стоит черт знает сколько денег, даже представить страшно!

— У нас состоялся обмен. Мы с ним махнулись. Он дал мне эти украшения, а я ему — смерть. Думаю, обмен не вполне равноценный. Смерть — это из категории вечного.

— Ты еще издеваешься? Я сам видел, как ты выплыла из лифта, щурясь, словно сытая кошка.

— Виталик, ради бога! Что я должна была с ним сделать? Пристрелить? Пырнуть ножом под носом у тысячи охранников и видеокамер? Побойся Бога, у меня сын растет. Я не могу позволить себе умереть или загреметь в тюрьму. Я его отравила.

— Что?! Но как?..

— Предпочитаю старые дедовские способы. Я же тебе говорила: у меня есть кольцо в стиле Борджиа.

— Что такое это Борджиа?

— Не «что такое», а «кто такие». Пробелы в твоем образовании просто ужасают. Жила когда-то в Италии милейшая семейка: папаша, сынки и лапочка-дочка Лукреция. Времена были смутные, нравы дикие, но, даже по тогдашним меркам, времяпрепровождение благословенной семейки считалось несколько экстравагантным. Папаша и сынки вовсю трахали Лукрецию, девочке это, скорее всего, очень нравилось. Ну и прочие подобные штуки проделывали. Например, в приступе чистейшего раздражения могли мимоходом прирезать соседа, а его добро конфисковать. Но власть тогда была в руках церкви, а при таком моральном облике нечего было и думать попасть в круг посвященных, и что они придумали? Пырнуть ножом — крови много, опять же вопрос: куда девать труп? Все-таки тело — это улика. Выход нашелся — яд. И не просто там какой-то банальный цианистый калий или мышьяк. Это слишком тривиально и никакой фантазии. Тем более что к семейке все относились с предубеждением и в их присутствии старались ничего не есть и не пить. Поэтому богоугодный клан Борджиа использовал яды, которые действуют не сразу, а постепенно. Например, пришлют оппоненту дорогую книгу, он ее полистает, а через недельку концы отдаст. Или вот, смотри — колечко. Поворачиваешь его камнем внутрь, здороваешься с человеком — алле-оп! — выскакивает иголочка, колет вражескую руку. Ах, простите-извините, сегодня же повешу ювелира! А яд уже попал в кровь, и результат обеспечен. Просто и без всяких там неаппетитных деталей. Опять же никаких эксцессов с полицией. Медицина еще не достигла таких высот, чтобы определить подобное вещество. Простенько и со вкусом.

— Так это кольцо…

— Привет от бабушки Лукреции.

— И что теперь?

— Дня через три наш клиент почувствует легкое недомогание, а наутро проснется совсем разбитым. Анализы покажут наличие яда, но будет уже поздно. К этому времени все системы организма будут отравлены и начнется процесс распада. Градский не потеряет сознания, он все почувствует, вплоть до запаха.

— И ничего нельзя сделать?

— Только пристрелить его из сострадания. Если у кого-то оно возникнет.

— Что же это за яд?

— Его использовали еще в Древнем Египте. Тамошние жрецы знали толк в ядах.

Виталий молча переваривает информацию. Он украдкой смотрит на Дану, и ему вдруг становится жаль ее. Неприкаянная, вконец измученная и уставшая, она словно дремлет на сиденье. Виталий думает о том, через какие круги ада должна была пройти его Дана, чтобы придумать такую страшную месть. Потому что эта месть адекватна ее страданиям. «Я умерла. Разве ты этого не видишь?» Виталий понял. Она хотела, чтобы убийца ее дочери на своей шкуре испытал, как это — жить мертвым.

— Ты спишь, Данка?

— Нет. Поехали ко мне домой. Я устала.

— Как скажешь.

Виталий разворачивает лимузин и едет в сторону Парголово. Дана молча смотрит в окно. Снег падает, падает, а она думает о том, что сейчас увидит свой дом.

— Сюда?

Виталий останавливается возле знакомого поворота. Дана кивает — сюда. Вот знакомая дорога. Вот пост охраны.

— Куда вы направляетесь?

Молодой охранник заглядывает в салон. Дана узнает его. Это он отвозил ее в аэропорт — когда-то давно.

— Я домой. Вы меня не помните?

Охранник на минуту цепенеет, потом расплывается в улыбке:

— Рад вас видеть, Дана Вячеславовна. У вас все в порядке в доме, мы следили.

— Спасибо.

Машина едет дальше. Дана думает о том, что скоро весна, а потом лето. Аннушка больше никогда не увидит лета. Никогда не войдет в этот двор, не покатается на качелях, которые соорудил для нее Стас. Страшное слово — «никогда». Дана понимает, что месть свершилась. Но боль не ушла.

— Красивый дом.

Виталий осматривается. Здесь несколько лет жила Дана — с другим. И была с ним очень счастлива.

— Сад разбил Стас. И качели сделал. Для Ан-нушки…

— Дана…

— Идем в дом, Виталька. Холодно.

Она открывает замки и входит. Дом встречает ее восторженной тишиной. Дана включает свет и идет наверх, в спальню. Она снимает туфли, платье, переодевается в свой халат. Она скучала по этому дому, и дом скучал без нее. Дана идет по комнатам. Вот рисунок на столе Аннушки. Там они все сидят на скамейке. Дана спускается по лестнице.

И тут она замечает Витальку. Он стоит в холле и смотрит на нее. В его глазах тоска и безнадежность.

— Чего ты, Виталик?

— Ты все еще любишь его.