стояли остатки покосившегося деревянного дома, подпертого толстыми бревнами, не дававшими ему завалиться совсем.

Здесь жил какой-то юкатанец с женой и двумя дочерьми. На побережье он приехал недавно, сменив на маяке прежнего сторожа, погибшего два года назад во время урагана — его смыло в море волной!

Смотритель маяка был простым человеком, но мне он тогда показался прямо-таки образованной личностью — ведь он умел читать! Впервые за три недели встретил я грамотного человека. Однако потом он меня сильно разочаровал, так как был лишен того интеллекта, какой часто встречается у так называемых необразованных индейцев и чиклеро. От этого спокойного обывателя мне было мало проку. О побережье у него ничего нельзя было узнать, оно его нисколько не интересовало. Он просто коротал свои дни, поедая те запасы, которые раз в три месяца доставлялись сюда на пароходе, а его жена и дочери усердно плели гамаки для продажи в Мериде.

Сам маяк был куда интереснее своего смотрителя. У него, несомненно, была удивительная история. Построили его в 1905 году французские инженеры, прибывшие сюда с моря. Возведение маяка означало вторжение на территорию индиос сублевадос. Когда строительство закончилось, индейцы осадили маяк и убили сторожа. Маяк не действовал вплоть до подписания «великого мира» в 1935 году. С тех пор во время ураганов погибло не меньше трех его смотрителей. По существу свет на маяке горел без всякой пользы, так как лучи его едва доходили до Банко-Чинчорро, иными словами, чтобы увидеть свет, надо было сначала пересечь самые опасные рифы во всей Центральной Америке. Свет маяка мог бы служить лишь дальним ориентиром для потерпевших кораблекрушение моряков. Ведь Банко-Чинчорро представляет собой очень опасную цепь скал, выступающую на тридцать пять миль в море в южной части побережья Кинтана-Роо, На картах Банко-Чинчорро выглядит как скопление черных точек, по размерам и по форме сходное с островом Косумель. Общая длина Банко-Чинчорро — тридцать миль, ширина — двадцать. На протяжении сотен лет тут было страшное кладбище для тысяч кораблей. На этих опасных скалах и теперь еще можно увидеть остовы современных грузовых судов, а в прошлом здесь разбилось немало груженных золотом кораблей, шедших из Панамы. Плывя навстречу пассатным ветрам, корабли старались держаться поближе к берегу и находили там свою погибель. В последние годы на крайних точках этой зоны зубчатых скал пытались установить автоматические бакены, но ураганы положили конец таким попыткам.

Поднимаясь на маяк, я с удивлением обнаружил, что совсем разучился ходить по лестнице. Как ни глупо звучит такое заявление, но это чистейшая правда. Спускаться мне пришлось еще осторожнее. Я сосредоточенно перемещал одну ногу перед другой, перенося на нее при этом основную тяжесть тела, — движение, которое кажется всем нам таким естественным, однако на самом деле требует определенного навыка и ловкости. Я вспомнил, как неуклюже спускаются индейцы по единственной лестнице, какую они знают, — лестнице их деревенской церкви.

В тот вечер я впервые за четыре недели ел за столом из тарелки и настоящей ложкой и вилкой. Подумайте, ложкой и вилкой! Зато я не мог получить на маяке нужных мне сведений. Сторож ничего не знал о территории, лежащей к югу, и не мог сказать, встретятся мне там люди или нет.

Впереди снова была неизвестность. Ничего себе перспектива: больше сотни миль опустошенного ураганом берега, никаких источников воды, никакого населения, кроме «случайного рыбака» (слова сторожа) и, может быть, чиклеро. Сторож отказался проводить меня даже на небольшое расстояние, он считал, что пройти на юг пешком почти невозможно.

Но я уже пересек залив Эспириту-Санто, отступать было поздно. Тут мне впервые пришла в голову мысль, что я ушел слишком далеко и возвращаться отсюда уже нельзя. Оставалось только сидеть и ждать целых два месяца, пока на маяк прибудет судно, или лее идти вперед пешком. Ни минуты не раздумывая, я стал собираться в дорогу.

У меня была уверенность, что по пути мне все же встретятся кокосовые пальмы и от жажды я не погибну, а если купить у сторожа немного продуктов, можно пройти по крайней мере половину пути до Шкалака, лежащего в ста двадцати милях от маяка. Сторож продал мне несколько фунтов сушеных черепашьих яиц и ножик, а его жена испекла сотню тортилий.

На следующий день на рассвете я тронулся в путь, надеясь, что счастье мне не изменит. До сих пор со мной ничего не случилось, и к тому же я теперь не был новичком в джунглях.

С новым ножом за поясом, с остатками своей поклажи, с черепашьими яйцами, тортильями и двумя жареными цыплятами я снова шагал по безлюдному побережью.

Некоторое время можно было, оглянувшись, увидеть маяк, потом он стал постепенно скрываться за горизонтом, словно труба парохода. Впереди темно-зелеными фестонами тянулись многочисленные мысы, замыкавшие мелкие заливы, без конца сменявшие друг друга, пока не сливались в одну светло-серую полоску, уходившую за синий морской горизонт.

Пляжи были совсем пустынны, лишь кое-где попадались гигантские стволы, наполовину засыпанные светлым песком. Я шел около самой воды. Следы моих ног тут же смывались волнами, с легким всплеском набегавшими на берег.

Через два часа я был на заброшенном кокале.

Стволы кокосовых пальм усеивали песок, словно рассыпанные спички. Джунгли не заставили себя ждать. Поваленные стволы уже были оплетены зеленой сетью лиан — неподвижными, безмолвными щупальцами джунглей. Что-то трагическое чувствовалось в мертвых пальмах, как будто эти серые гладкие стволы были остатками живого существа — конечностями какого-нибудь огромного толстокожего зверя. Уничтоженный ураганом кокаль напоминал скорее мифическое кладбище слонов, куда приходят умирать тысячи животных. Однако две-три сильно согнутые пальмы все же сумели устоять. После того как их пригнуло почти до земли, они кое-как распрямились и на их покореженных стволах все еще торчал к небу пучок огромных зеленых листьев. Я срезал с этих пальм несколько орехов, решив таким образом свою водную проблему.

Целый день шагал я под жарким солнцем, а к вечеру мне встретился еще один кокаль. На песке были разбросаны печальные остатки цивилизации: ржавые котелки и пустые бутылки — материал для будущих археологов. По всей видимости, кокаль тут был обширный. Среди стволов пальм я увидел две поваленные большие хижины, служившие раньше складом для копры. Ураган не смог разнести их в щепки. Жалкие, потрепанные остатки хижин валялись теперь среди беспорядочной груды стволов и веток поваленных деревьев у самого края джунглей — за полосой песчаного берега.

Искупавшись в море, я принялся устраивать лагерь в этой жуткой обстановке мертвого кокаля. Разыскал полуразбитую дверь, сделал из нее нечто вроде навеса и растянул под ним свой гамак. На кокаль спустилась теплая тропическая ночь, кругом стояла тишина. Я лежал в гамаке, прислушиваясь к шуму далекого рифа и неожиданным, резким крикам, изредка доносившимся из темноты джунглей. Весь день я старался идти быстрым шагом и теперь чувствовал себя ближе к Белизу. Первый раз за все время мне вдруг захотелось, чтобы весь путь уже был позади. Может быть, за мной послали на розыски? Нет, едва ли это возможно. Теперь мне даже не верилось, что где-то существует мир с автомобилями и электричеством. Поскорее бы кончилось мое одиночество здесь, на побережье… С этой мыслью я и заснул.

На следующее утро, едва солнце успело выйти из-за горизонта, как я уже снова отправился в путь. Все утро мне казалось, что я почти не продвигаюсь вперед, так как берег уходил в необозримую даль, будто у него не было конца. Меня стали тревожить мои скудные запасы еды. Сумею ли я продержаться до встречи с людьми? Судя по солнцу, было уже около двух часов дня, когда я подошел к остаткам еще одного кокаля. Как и первые два, он представлял собой лишь беспорядочное нагромождение стволов. Вдали я увидел маленькую, вполне крепкую на вид хижину и уже гадал, можно ли провести в ней ночь, как вдруг заметил тонкую струйку дыма, поднимавшуюся над крышей из пальмовых листьев.

Когда я подошел ближе, в дверях хижины показался приземистый плотный человек лет пятидесяти. Он был без рубашки. На груди его я увидел ужасный шрам дюймов двадцати длиной. Человек улыбался, и это меня несколько успокоило. Он спросил по-испански, кто я такой и куда иду. Я тоже спросил его, кто он такой, на что он с гордостью ответил:

— Хозяин кокаля, — и показал на истерзанную пальмовую рощу.

Он объяснил, что прежде был чиклеро, а теперь вот поселился тут, на заброшенном кокале. Несмотря на его довольно свирепый вид, я был очень рад встрече с ним, мне хотелось познакомиться поближе с настоящим, страшным чиклеро.