внимания на эти слова. И только через три столетия, в 1907 году, американец Эдвард Томпсон решил обследовать священный колодец с помощью драги — дело по тем временам совсем нелегкое. Настоящих дорог к развалинам тогда не было, доставлять громоздкое оборудование оказалось очень сложно. Однако все усилия Томпсона были с лихвой вознаграждены. Вместе с костями мужчин и женщин он достал из колодца множество ценных предметов, украшавших некогда жертвы Чаков.
Все эти вещи, вытащенные со дна колодца, известны теперь как сокровища Чичен-Ицы. Там оказалось немало круглых пластинок (нагрудных украшений) из чеканного золота, иногда размером с блюдце, тысячи фигурных подвесок из нефрита и жертвенный кремневый нож с золотой рукояткой. Кроме того, из колодца извлекли целые груды бус, керамических черепков и куски копала — благовония, без которого не обходилась ни одна церемония майя. После Томпсона почему-то никто больше не пробовал исследовать колодец. Однако всего лишь через год после моей экспедиции его проверили еще раз и вытащили со дна новые сокровища[14].
К ночи я вернулся в Кампаменто и при свете мерцающей свечки стал возиться с гамаком под оглушительный вопль тысяч лягушек внутри и вокруг дома. Забравшись в гамак, я уже не смел шевельнуться. Ночь была для меня нелегкой. Из гамака я, правда, не вывалился, но и уснуть не мог. Все долгие ночные часы я лежал без сна под тонкой противомоскитной сеткой и тихонько покачивался в гамаке. Мысли мои перенеслись к далеким временам древних майя, когда вот такое же кваканье лягушек нарушало тишину ночи, сменившей длинный знойный день кровавых жертв у священного колодца. Потом я вспомнил молодого немца, убитого вблизи сенота, и даже привскочил в гамаке, представив вдруг, что уже завтра я буду в Кинтана-Роо и, может быть, тоже во власти безжалостного проводника.
За час до рассвета я вылез из гамака, думая о нем в ту минуту не очень лестно, вышел на улицу и забрался на вершину самой высокой пирамиды Кукулькан. Отсюда можно было увидеть первые лучи восходящего солнца, осветившего верхушки деревьев в бесконечном лесном океане. Я знал, что на востоке расстилаются джунгли Кинтана-Роо и лежит тот неизвестный берег, который мне предстояло вскоре увидеть. Внизу, у основания пирамиды, находился Храм Воинов, к югу от него — необычная для архитектуры майя круглая башня обсерватории, а кругом над деревьями возвышались огромные постройки Чичен-Ицы. Майялуум, земля майя, лежала у моих ног, и я представил, как в эти храмы входят индейцы майя, разговаривая на своем странном языке, а себя самого я вообразил верховным жрецом.
Солнце медленно вышло из-за горизонта, и вдруг верховный жрец опрометью сбежал по крутым каменным ступеням пирамиды — в эту минуту хлынул сильный тропический ливень, который земля впитывала с явным наслаждением. Я стоял и слушал, как барабанит дождь по железной крыше Кампаменто. Мне было грустно. Казалось, что этот дождь послан как проклятие ужасных Чаков, живущих на дне колодца.
Будь я образованным майя, мне бы не пришли на ум такие мысли, потому что дождь, начавшийся на другой день после моего приезда в Чичен-Ицу, вполне согласовался с календарем майя. Не старым календарем, а современным, где применялись методы предсказания погоды древних майя. Календарь печатался в замечательном ежегоднике Юкатана «Альманак эспиносо»[15] .
Я помчался к домику сторожа, чтобы посетовать на погоду, но не успел раскрыть рта, как его жена с восторгом воскликнула:
— «Эспиносо» опять не ошибся!
Проклятый «Эспиносо», ведь у меня даже не было с собой плаща! Я вышел и сквозь струи дождя в последний раз оглядел развалины, в особенности высокую пирамиду, удивительным образом построенную поверх другой пирамиды. Внутри у нее есть тайный ход, ведущий в маленькую комнату. Там возвышается трон с изображением красного пятнистого ягуара.
Вскоре подошел автобус, и я уехал в Вальядолид, где рассчитывал приобрести какую-нибудь обувь.
Как только автобус остановился на площади Вальядолида, ко мне с хохотом и криками подбежала целая орава мальчишек, а потом к ним присоединились и взрослые мужчины. Очевидно, причиной такого шумного веселья была моя борода. И в самом деле, короткая щетина, отросшая на моей физиономии за несколько дней, придавала мне довольно смешной и нелепый вид. Однако меня вовсе не радовало все это оживление. Наоборот, я был напуган и опасался, как бы у меня не стащили вещи. Бегая по городу в поисках обуви, я таскал за собой весь свой багаж. Но, как я уже говорил, ноги мои, вполне нормального для европейца размера, для майя были просто чудовищными, и вскоре не только моя борода, но и мои злосчастные конечности стали объектом всеобщих насмешек.
Смех этот просто вымел меня из Вальядолида. По крайней мере мне так казалось, и потом я еще очень долго вспоминал об этом случае с неприятным чувством.
К Пуэрто-Хуаресу вела довольно узкая грунтовая дорога. С каждой остановкой пассажиров в автобусе оставалось все меньше, джунгли становились все выше, а селения попадались реже и реже. Это были уже маленькие деревушки без церквей, всего лишь горстка убогих, обветшалых хижин майя на расчищенных у дороги полянках, наполовину вновь отвоеванных джунглями. Здесь мне впервые пришлось узнать, что солнце может так же угнетать человека, как и дождь. Это был настоящий тропический лес, мокрый от утреннего ливня и прогретый полуденным солнцем. Даже под деревьями нельзя было найти прохлады, а все вокруг казалось сплошной гниющей массой листвы, пальм и лиан.
Теперь в автобусе мы оставались только вдвоем с шофером и целый час катили без остановок. Дорога бесконечной лентой тянулась между двумя стенами густой зелени.
Внезапно этот узкий коридор оборвался, и автобус выехал на большой расчищенный участок, застроенный бараками. Над их железными крышами поднимались стены огромного унылого склада. Эти безобразные постройки, появившиеся так неожиданно, производили гнетущее впечатление.
— Леона-Викарьо, — сказал шофер, будто догадываясь о моих чувствах.
Когда он остановил автобус, к нам подошли три человека, похожие на бандитов. Поляну пересекала ржавая узкоколейка, и повсюду валялись перевернутые вагонетки.
Леона-Викарьо, расположенная на границе штата Юкатан и Федеральной территории и называвшаяся прежде Трес-Мариас, была самым крупным поселением чиклеро. Однако за последние годы она потеряла свое былое значение. Сейчас в поселке никого не было, кроме нескольких сторожей- мексиканцев, так как в апреле сбор чикле еще не начинался.
Тогда я не знал, что этот безлюдный поселок славился во всей Мексике как место, самых страшных убийств, драк и других жутких преступлений. Сюда со всех сторон раз в неделю стекались тысячи чиклеро с хорошей выручкой после продажи чикле. Ром лился рекой, а чиклеро предавались своему излюбленному развлечению — резали друг друга мачете. В Леона-Викарьо устраивались даже балы, привлекавшие со всей Мексики проституток, всегда готовых избавить этих парней от их большого заработка. Мужчины и во время танцев не расставались со своими пистолетами, ружьями и мачете. Позднее, когда мне пришлось столкнуться с чиклеро, я узнал много страшных подробностей о Леона-Викарьо, где убийства были такой же насущной потребностью, как вода и воздух.
Узкоколейка была проложена прямо через густые джунгли и доходила до местечка Пуэрто-Морелос на побережье Кинтана-Роо, в восьмидесяти милях к северу от Тулума. Вагонетки на узкоколейке тянули мулы. Сейчас дорога бездействовала и успела уже сильно зарасти. Перед началом сезона ее расчищают. Добраться по узкоколейке от Леона-Викарьо до побережья можно за полтора дня. Совсем недавно, всего за год до моей экспедиции, эта дорога была единственной на побережье.
Когда наш автобус снова катил по пустынной дороге через джунгли, в нескольких милях от Леона- Викарьо я увидел маленький щиток со знаком и понял, что мы уже на территории Кинтана-Роо. С этой минуты я вступал на «ничейную землю» — один из самых пустынных районов Североамериканского континента. Вдоль его берегов я собирался проплыть три сотни миль.
Полтора часа трясся автобус по дороге, подскакивая на выбоинах и поднимая облака пыли. На дорожных картах Мексики последних десяти лет эта дорога к Пуэрто-Хуаресу была обозначена четкой линией, а на многих картах можно было к тому же увидеть пунктирную линию знаменитой паромной переправы Мексика — Куба. Десять лет назад, когда печатались карты, ни Пуэрто-Хуареса, ни дороги от Мериды до побережья еще не было. Что же касается парома, то дальше политических деклараций дело так и не пошло. В Мексике это случается нередко. О Кинтана-Роо, например, больше пятидесяти лет говорили
