мистер Слейтер. «Так зовут его маму», — объяснила она нам. «А ты здесь при чем?» — пожимали мы плечами, но ничего не могли изменить. Сумире называла себя Вайолет. Сидзуко выбрала имя Шугар. Макото сократила свое имя до Мак. Сигэхару Такаги в возрасте девяти лет принял крещение в баптистской церкви и получил имя Пол. Эдисон Кобаяси от природы был ленив, но обладал цепкой памятью и помнил имена всех людей, которых когда-либо встречал. Грейс Сугита не любила мороженое.
«Такое холодное!»
Китти Мацутаро ничего не ждала от жизни и в результате ничего не получила. Тини Хонда, ростом шесть футов четыре дюйма, был самым высоким японцем, которого мы когда-либо видели. Мон Ямасаки носил волосы до плеч и обожал одеваться как девочка. Лефти Хаяси здорово играл в баскетбол и стал нападающим в команде юниорской высшей лиги «Эмерсон». Сэма Пусимуру отослали в Токио, чтобы он получил там настоящее японское образование, а через шесть с половиной лет он вернулся в Америку.
«Его снова отправили в начальную школу, словно в Японии он и не учился».
У Дейзи Такады была отличная фигура, и она привыкла жить на широкую ногу. Отец Мейбл Оты трижды объявлял себя банкротом. В семье Лестера Накано всю одежду покупали на распродажах. Мать Томми Такаямы была шлюхой, и все это знали.
«Она родила шестерых детей от пятерых мужчин, причем двое из этих детей были близнецами».
Через некоторое время мы уже с трудом узнавали наших детей. Они были выше ростом, чем мы. Они были крупнее и шире в плечах. Они были очень шумными.
«Я чувствую себя уткой, которая высидела гусиные яйца».
Они сторонились нас и делали вид, что не понимают ни слова из того, что мы говорим. Наши дочери ходили широкими шагами, как американки, и двигались с недопустимой для женщины скоростью. Их одежда была слишком свободной. При ходьбе они раскачивали бедрами, как кобылы. А едва вернувшись из школы, они начинали трещать, как сороки, и говорили все, что придет в голову.
«У мистера Демпси волосатые уши».
Наши сыновья выросли до невероятных размеров. По утрам они отказывались есть бобовый суп и требовали на завтрак яичницу с беконом. Они отказывались пользоваться палочками для еды. Они выпивали галлоны молока. Они поливали рис кетчупом. Они говорили на превосходном английском, как дикторы на радио. Если они видели, как мы, сложив руки, кланяемся кухонному божеству, то округляли глаза и стонали: «Мама, пожалуйста!»
Почти все наши дети стыдились нас. Наших соломенных шляп с обвисшими полями и поношенной одежды. Нашего сильного акцента.
«Се в пирядке?»
Наших мозолистых ладоней в трещинах. Наших морщинистых лиц, потемневших за годы, проведенные в полях и садах под испепеляющим солнцем. Они мечтали о других отцах — отцах с кожаными портфелями, отцах, которые ходят на работу в костюмах и галстуках, а траву на лужайках косят только по субботам, для развлечения. Они мечтали о других матерях, не таких невзрачных и неказистых.
«Может, накрасишь губы?»
Они ненавидели дождливые дни, когда мы приезжали забрать их из школы на разбитых фермерских грузовиках. Они никогда не приглашали друзей в наши тесные, убогие квартирки в японском квартале.
«Мы живем как нищие».
Они никогда не ходили с нами в храм в день рождения императора. Они никогда не ходили с нами в парк, чтобы отпраздновать День освобождения насекомых, который отмечается в конце лета. На Празднике осеннего равноденствия они отказывались танцевать с нами на улице, взявшись за руки. Когда мы требовали, чтобы они, проснувшись утром, первым делом кланялись нам, наши дети смеялись нам в лицо. Каждый новый день уносил их от нас все дальше и дальше, и мы не могли их удержать.
Некоторые из наших детей проявляли выдающиеся способности и становились лучшими учениками в классе. Они получали премии за лучший доклад о диких цветах Калифорнии. Они с отличием сдавали все экзамены. В журнале напротив их фамилий стояло больше всего золотых звезд. Другие наши дети отставали в учебе, потому что работали вместе с нами, как только начинался сезон сбора урожая, и вынуждены были сидеть в каждом классе по два года. Одна из наших дочерей забеременела, когда ей было четырнадцать, и нам пришлось отослать ее к дедушке и бабушке, на шелковичную ферму на западной окраине Японии.
«Она пишет мне каждую неделю и спрашивает, когда можно будет вернуться домой».
Один из наших сыновей покончил жизнь самоубийством. Многие бросили школу. Кое-кто из наших детей совсем отбился от рук. Они создали банду. Они жили по своим правилам.
«Никаких ножей. Никаких девчонок. Никаких китайцев».
По вечерам они шатались по городу и высматривали, с кем бы подраться.
«Идем зададим этим сраным филиппинцам хорошую взбучку».
Если им было лень таскаться по улицам, они оставались дома и устраивали разборки между собой.
«Ну, ты, желтозадый япошка!»
Другие наши дети старались не высовываться и держаться как можно незаметнее. Они никогда не ходили на вечеринки (их никогда туда не приглашали). Они не играли на музыкальных инструментах (никаких музыкальных инструментов у них не было). Они ни от кого не получали открыток в День святого Валентина (и никому их не посылали). Они бродили по школьным коридорам, словно во сне, опустив глаза и прижав к груди книги. Если кто-то окликал их по имени из-за спины, они не слышали. Если кто-то окликал их по имени, глядя прямо в лицо, они молча кивали и продолжали свой путь. Если при раздаче учебников им доставался самый старый и потрепанный, они и не думали возражать.
«Я никогда не любил алгебру».
Если их фотография оказывалась на последней странице ежегодного школьного альбома, они принимали это как должное. «Мне все равно», — говорили они себе. «Ну и что из этого?» — говорили они себе. «Какая разница?» — говорили они себе. Они знали, что в этой стране им никогда не найти дела, в котором они преуспеют.
«Все мы лишь куклы в руках многоликого Будды».
Наши дети быстро запоминали, к кому из одноклассников можно ходить в гости (миссис Хенке, миссис Вудраф, миссис Альфред Чандлер III разрешили приводить домой цветных), а к кому нельзя (все остальные матери запретили). Наши дети быстро запоминали, в каких парикмахерских их соглашаются стричь (в парикмахерских для негров) и в каких отказываются (в парикмахерских на южной стороне Гроув цветных особенно не жаловали). Наши дети быстро поняли, что в этом мире есть вещи, которые для них недоступны. Поняли, что им не изменить форму своих плоских носов, не сделать свою кожу более светлой, а ноги — длинными.
«Каждое утро я делаю упражнения на растяжку, но ни черта не помогает».
Они уяснили, в какое время могут плавать в бассейне Ассоциации христианской молодежи.
«Цветные — только по понедельникам».
Они уяснили, что не смогут посмотреть фильм в кинотеатре «Пэнтейдж», расположенном в центре города (никогда). Наши дети знали, что нужно первым делом спросить, входя в ресторан.
«Вы обслуживаете японцев?»
Они знали, что даже днем не следует разгуливать по городу в одиночку. Знали, что делать, если поздно вечером в темном переулке их окружит компания подвыпивших юнцов.
«Просто дай им понять, что владеешь приемами дзюдо».
На случай, если это не поможет, наши дети научились работать кулаками.
«Уважают только сильных».
Наши дети научились искать себе защитников и покровителей. Научились скрывать свою злобу.
«Нет-нет, ничего страшного. Я не возражаю. Все хорошо. Никаких проблем».
