лице застыло упрямое выражение.
— Ну хорошо, — сказал офицер.
Эльмара с бабушкой вывели из комнаты. Анна осталась с эсэсовцами.
«Теперь ее опять будут истязать и мучить…» — думал Эльмар. Молча, поддерживая под руку бабушку, вернулся он домой. Едва вошли они в свою комнатку, как старушка начала громко рыдать. Эльмар никак не мог успокоить ее.
— Не плачь, бабушка. Наши слезы Анне не помогут.
— Почему же она не может сказать, как ее зовут? — спрашивала, всхлипывая, старушка. — Имя, что ли, у нее такое особенное?
— Тогда немцы арестуют ее мать. Будет одним мучеником больше.
— Сынок, за что же ее держат взаперти? Разве она что плохое сделала?
— Ничего плохого она не сделала. Она… честный человек. Немцам не нравятся честные люди. Им нравятся подлецы… такие, как Ян Айзупиет.
Всю ночь Эльмар просидел у окна, прислушиваясь. Ужасная, мучительная ночь. Минутами ему казалось, что он слышит стоны Анны, из темноты глядели ее глаза — молящие о помощи любимые глаза. Он задыхался от собственного бессилия.
Назавтра было воскресенье. Немцы построили у дороги против волостного правления виселицу и согнали сюда жителей окрестных усадеб. Погнали и батраков из усадьбы Айзупиеши. Мельник велел запрячь выездную лошадь в рессорную бричку и поехал с женой, как на праздник. Эльмару пришлось везти остальных. Только бабушке и еще нескольким старикам и больным разрешили остаться дома. Более двухсот человек было согнано к виселице; испуганные, сбившись в кучки, стояли они в грязи, и у всех была одна мысль: хоть бы поскорее
Эльмар не спускал глаз с Анны.
Вот над толпой показались ее плечи, голова, бледное-бледное лицо. Оно не было искажено страхом. Спокойно смотрела она на людей — сильная, милая Анна. На несколько мгновений ее взгляд встретился поверх толпы с взглядом Эльмара. Что-то блеснуло в ее глазах. У Эльмара задрожали губы. Рядом с Анной показались двое солдат — они надевали петлю.
Эльмар старался задержать дыхание, чтобы соседям не было слышно, как хрипит у него в груди. Тогда над толпой зазвучал голос Анны — громкий, упрямый:
— Не жалейте… за меня отомстят! Я знаю, наши победят! Да здра…
Казнь была совершена. Батраки и батрачки усадьбы Айзупиеши уселись в телегу, Эльмар повез их обратно. Дома он ничего не сказал бабушке, и она ничего не спросила.
Как только стемнело, Эльмар вышел из дому и кружным путем пробрался к волостному правлению. Долго сидел он в канаве, следя за часовым, который охранял виселицу. У него было достаточно и терпения и времени. Часовые сменились. В доме волостного правления стало темно, и все стихло. Около полуночи часовой на минутку прислонил автомат к забору. Только на минуту — но этого было достаточно, чтобы Эльмар подскочил к нему сзади и схватил за горло. Он повалил солдата наземь, лицом в грязь, и до тех пор душил, пока тот не затих совсем.
В лесу, между волостным правлением и мельницей, он похоронил Анну под большой елью, разровнял землю и набросал на могилу веток и шишек. «Сюда редко кто заходит, может не найдут». К утру он был уже далеко от дома. Он шел искать партизан и рассказать им о гибели Анны.
Вернувшись к утру на базу, Саша Смирнов сразу пошел к Ояру и рассказал ему о своих наблюдениях. Имант с Крауклисом вернулись в лагерь вместе: к концу пути Крауклис нагнал подростка, потому что в лесу не надо было притворяться чужими. Рассказ Саши не понравился Ояру.
— Значит, целых полчаса не показывался? — переспросил он, думая о чем-то другом.
— Может быть, и больше. Я ведь на часы не смотрел. Главное, так бежал, запыхался даже.
— Теперь нельзя спускать с него глаз. Скверно, что Капейка перевел его сюда, на главную базу. Теперь он слишком много знает. Но если с Крауклисом дело нечисто, гостей долго ждать не придется.
Ояр только раз видел Крауклиса среди других партизан и обменялся с ним несколькими словами. Что-то в фигуре этого человека, в манере держаться показалось ему знакомым. Особенно голос… где-то, кажется, он раньше его слышал… Но где, когда? Чего-то еще не хватало, чтобы вызвать из недр памяти позабытый образ. «Может быть, борода мешает? — думал теперь Ояр. — А если заставить его побриться?»
Он провел в раздумье еще несколько минут, потом велел позвать Иманта и стал расспрашивать, о чем говорил с ним Крауклис на обратном пути.
— Особенного ничего не говорил, так только разные вопросы задавал, — ответил Имант. — Кто у нас здесь главный, сколько нас всего в лесу. Я сказал, не знаю. Потом он еще спросил, почему мы ушли с острова, наверно узнали что-нибудь плохое. У нас, говорит, наверно, имеется поблизости много друзей. Он тоже будто бы знает здесь хороших людей. Может быть, говорит, это они и помогают нам.
— Больше он ничего не спрашивал?
— Ничего особенного. Да, еще спросил, откуда я и где мои родные. Потом сказал, что у нас должна быть резервная база.
Ояр все больше хмурился. Он нервно барабанил пальцами по топчану, думая о чем-то, затем велел позвать Капейку, Акментыня и Ванага. Когда все были в сборе, Ояр приказал никого не подпускать к землянке и провел совещание с командирами рот.
— Между нами, по всей вероятности, находится шпион. Точно я этого утверждать еще не могу, но некоторые факты говорят об этом. Надо усилить посты. Пусть Капейка отберет десять самых испытанных ребят и сейчас же направляется к хутору Лидака, куда Имант сдал письмо. В дом не входить, а спрятаться поблизости и наблюдать. Если на хутор придут немцы, постарайтесь их уничтожить, а хозяев приведите сюда.
— Что такое, Ояр? — спросил Капейка.
— Расхлебываем кашу, которую ты заварил.
— Какую кашу? — забеспокоился Капейка. — Что-нибудь случилось?
— Это мы увидим в ближайшие дни. Сейчас надо сказать Аустриню, что он у нас сегодня будет за парикмахера. Всем, кто отрастил длинные бороды, приказать побриться. Скажите, что надо провести сложную операцию в городе, а с бородами там показываться нельзя. Пусть одним из первых побреет Крауклиса. Как только это будет сделано, приведите его ко мне. А ты, Эвальд, не мешкай. Собирайся в путь.
Озабоченный и расстроенный, Ояр много разговаривать не намеревался. Командиры бросились исполнять его приказания. Вокруг лагеря поставили дополнительные посты и одну группу привели в боевую готовность; Ян Аустринь усиленно занялся бритьем, а Капейка подбирал партизан для предстоящей операции. Когда Рейниса Крауклиса побрили и остригли, Ояр снова пригласил командиров, велел явиться и Саше Смирнову с Имантом, а потом приказал привести Крауклиса.
Согнувшись в три погибели, пролез высокий Крауклис в землянку. Голова у него упиралась в потолок, и ему пришлось нагнуться. Из глубины землянки на него смотрел Ояр — смотрел долго, внимательно. Все молчали.
Крауклису стало не по себе от этого молчания. Он беспокойно оглянулся по сторонам.
— Мне приказано явиться сюда. Что-нибудь нужно от меня?
Ояр встал и подошел к Крауклису.
— Приветствую тебя, старый друг Мигла! — сказал он, глядя ему прямо в глаза. — Не узнаешь меня, старина? Какими судьбами попал в наши края? Почему ты стал таким застенчивым, даже не хочешь представиться старым друзьям?
Тот быстро отпрянул назад и стукнулся головой о потолок, глаза у него округлились, на лбу выступил пот. Как только он попытался сунуть руку в карман, Акментынь и Капейка схватили его за локти. Ояр обыскал его. В кармане брюк оказался небольшой браунинг. Сзади на ремешке висела в ножнах солидная
