Крупные капли росы садились на твердых, как камень, завязях груш и яблок в осиротевших садах, укрывших густой темно-зеленой листвой свои раны. На заброшенных, дичающих полях Тамани тянулись к небу, споря с сорняками, наливающиеся соками колосья — истомившаяся по хозяину земля дала жизнь опавшим зернам неубранного прошлогоднего урожая. Из плавней по ночам доносился извечный нестройный гомон: самозабвенно верещали лягушки, испуганно бормотали что-то тревожное и жалобное дикие утки, забравшиеся в самую глушь, чтобы укрыть своих птенцов. Кто-то большой и тяжелый брел напрямик, ломая камыш, — то ли зверь, то ли бессонный разведчик.

Тучи злых мошек и комаров с тонким звоном вились над неглубокими мокрыми окопами, вырытыми в топкой земле. И загорелые бойцы последними словами ругали Гитлера, по вине которого им приходится в такое прекрасное время лежать вот здесь, в грязи. Единственным утешением было то, что немцев, судя по всему, комары донимали еще сильнее: фашистские части теперь были сброшены в низины, лишь небольшой кусок Тамани оставался у них в руках. Как дикие кабаны, гитлеровцы возились в зарослях камыша, заросшие, грязные, распухшие от комариных укусов.

Война здесь все чаще стала приобретать характер охоты. Воевали на лодках с пулеметами и гранатами, воевали, путешествуя вброд, по пояс в воде и иле. Каждый островок, каждая коса, каждая полоска сухой земли были взяты на учет, пронумерованы и записаны, и за них дрались не на жизнь, а на смерть.

А боевая работа авиации на Кубани все сокращалась: в июне вся дивизия провела лишь тридцать два воздушных боя, в июле — тридцать. Самолеты гвардейцев стояли на широком зеленом поле у станицы с длинным старинным именем Старонижнестеблиевская, раскинувшейся у самых ворот Тамани. Покрышкин понимал, что затишье закономерно: центр тяжести военных событий неизбежно должен был переместиться на другие фронты, имеющие больше возможностей для маневра крупных сил танков и пехоты. Но эта затянувшаяся передышка была ему не по душе, он чувствовал себя выбитым из колеи. Трудно было жить спокойной жизнью, летать лишь раз в неделю. Воздушный противник в небе почти не показывался. За целых два месяца Покрышкин сбил только четыре самолета, и то его называли счастливцем: Крюкову и Труду за это время и вовсе не досталось ни одного.

В один из этих дней Покрышкин прочел в газете тревожную сводку:

«Бои продолжаются»...

Покрышкин задумался. Ему вспомнились жаркие дни прошлогоднего лета. Шахтерские поселки Варваровка, Смелый, Шмидт... Бесконечные колонны запыленных танков с крестами на башнях, которые ползли по степи, подминая пшеницу... Горящие заводы Донбасса...

Что же будет сейчас? Покрышкин понимал, чувствовал, знал, что лето сорок второго года не повторится: соотношение сил стало иным. Теперь даже такие молодые пилоты, как этот чудной Березкин, отлично разбираются и в аэронавигации и в тактике, умеют пользоваться радио, хорошо стреляют. И самолеты такие, о каких не мечталось год назад. Да и количество техники небывалое. Это показали бои на Кубани. Гитлеровцы же определенно стали трусливее, слабее.

И все-таки сводка опять сулила очень трудные и долгие бои. Судя по количеству уничтоженных немецких танков и самолетов, на Курской дуге началось сражение небывалого размаха. Вот туда бы! Но вместо этого сиди здесь и карауль каких-то паршивых болотных фашистов.

Вести из-под Белгорода и Орла будоражили не только Покрышкина, но и других летчиков: там сошлись вплотную, сцепились и гнули, ломали друг друга две гигантские военные машины, до предела напрягавшие свои силы. В газетах замелькали новые слова: «тигр», «пантера», «фердинанд». Чувствовалось, что гитлеровцы долго и основательно готовились к этой операции, придумав всякие технические и психологические новинки, чтобы еще раз попытать счастье в наступлении. Но с каждым днем росла уверенность, что на этот раз они сломают себе шею. Прошла уже неделя, — а летчики хорошо знали, что самое страшное в таких боях именно первая неделя! — но Курская дуга, туго натянутая, как лук, сохраняла на картах свои очертания. Стало ясно: наступление противника проваливается, хотя там, под Обоянью, еще идут бои и сотни танков коверкают землю огнем и гусеницами.

И сразу по всему огромному фронту, от моря и до моря, словно ветром, пронесло солдатские словечки: «Теперь наш черед!» Никто не объявлял, что Советская Армия начнет свое большое наступление летом, никто не говорил о том, как сложатся военные действия в августе, но всеобщая уверенность в том, что фашистов вот-вот погонят, и притом на широком фронте, крепла час от часу,

Покрышкин как-то поздно вечером подслушал разговор мотористов, возившихся у самолетов. Один из них, степенный, неторопливый мастеровой лет сорока пяти, начавший военную карьеру еще под Бельцами, серьезно и убежденно доказывал приятелю, недавно пришедшему в часть, что уже вышел приказ идти в наступление и брать Донбасс, Киев и Одессу, что только по соображениям военной тайны об этом приказе не пишут в газетах, но что верным людям из старослужащих эта тайна доверена.

Молодой сомневался: виданное ли это дело — наступать летом? Летом положено гитлеровцам наступать, а наше дело зимнее, когда фашист становится хлипким и дух его убывает. Пожилой моторист горячился и стоял на своем, объясняя, что командование не может больше терпеть, чтобы фашисты жрали украинское сало и убивали наших людей. Вот командование и постановило: душа, мол, народная горит, и стыд великий будет всем нам, если мы не погоним фашистов; вот, мол, вам приказ, передайте его нашим верным солдатам — и в добрый час, ни пуха ни пера!

Подумав, молодой моторист сказал:

— Ну, раз такое дело, давай я факел свяжу. Придется нам до утра поработать.

— А ты думал как? — с оттенком превосходства сказал пожилой. — Так бы я и дал тебе, сопляку, на перине нежиться, когда мы в наступление идем!..

Покрышкин невольно улыбнулся и тихонько отошел, чтобы не смутить собеседников. Он думал о том, какую великую силу имеет человеческая душа и какое огромное дело делают вот такие безыскусные солдатские сказы, в которых желанное воплощается в реальное и которые вот так, передаваясь из уст в уста, лучше всяких официальных лекций и докладов воодушевляют бойцов!..

Тридцать первого июля дивизия получила боевой приказ — перебазироваться в Донбасс. И все сразу поняли: это и есть начало того большого наступления — до самого Берлина, — о котором не переставали мечтать летчики все эти годы, как тяжко им ни приходилось на долгом пути от Днестра до Кубани. 

В их жизни открывалась новая глава.

 — Как? И это все? — разочарованно и, быть может, даже разгневанно спросит кто-нибудь из ветеранов 9-й гвардейской Мариупольской истребительной авиационной дивизии, если ему попадет в руки эта книга. — Ведь, в сущности, все это было только началом нашего пути! А участие дивизии в прорыве Миусфронта, в сражениях за Таганрог и Мариуполь? А прорыв укрепленной линии «Вотан» на реке Молочной и взятие Мелитополя? А битва за переправы через Сиваш и участие в блокаде гитлеровцев, отрезанных в Крыму? А воздушное наступление в районе Ясс? А бои над Сандомирским плацдармом? А участие дивизии в овладении Краковом? А бои в Германии? В районе Бреслау, например? И, наконец, битва за Берлин? Как же не описать ее?