узнал, как увидел.
— Как это?
— Ну, не умею сказать. Узнал вот.
— У тебя красивые глаза.
Он покраснел, отмахнулся:
— Что ты! Как у девчонки. Мне бы хотелось быть похожим на Юрочку.
— Ян, не надо на Юрочку.
— Но ведь он красивый. Лучше меня.
— Много ты понимаешь!
— Эй, жених и невеста! Пора слезать! — закричала на весь вагон Надька. Я смутилась и не подходила больше к Яну. И видела, что это его удивляет и огорчает. Он был другой какой-то мальчик: старше и младше сразу.
А однажды, когда я, заметив, что он вышел во двор, быстро сбежала по ступеням — я всегда теперь сообразовывала свои действия с его присутствием или отсутствием, — он подозвал меня и, как всегда, прямо глядя, сказал:
— Пойдем, я подарю тебе кольцо. Оно мамино.
— Настино?
— Нет, мамино. Мама умерла. — И вдруг горько: — Она нас с папой любила.
Я не хотела кольца. Но как об этом сказать — не знала. Ведь оно — не просто так. А Ян уже вел меня в угол двора, заросшего жилистой городской травой.
Там, между сараем и забором, он щепочкой раскопал землю.
— Я спрятал. Это моя кладовая.
— Вот ведь придумал! — удивилась я.
— Это Надя придумала. Я сказал ей, что это для тебя.
Сердце мое тукнуло глухо: тук, и еще раз недобро: тук.
Он долго копал щепочкой. Потом поменял место и там снова копал. И снова поменял. Он мог копать так до завтра.
Но я молчала.
— Здесь была коробочка с бархатной подушечкой, — сказал он.
Я молчала.
— Ты не думай, я найду.
Я пожала плечами.
— Ведь никто же не видел, — утешал он себя. — Только Надя. Это мамино кольцо. Она мне его подарила. Она сказала, что я могу его отдать, когда… Ну, в общем…
Но отдавать было нечего. Он выпрямился. Губы у него тряслись. Шапка белых, у самых бровей остриженных волос развалилась. Со щек, с губ, далее с глаз сходила окраска. Я раньше не видела, чтобы человек так заметно выцветал. И мне стало стыдно, что я пожимала плечами и радовалась — ну да, радовалась, что моя догадка оправдалась.
— Ян! Ян, мы найдем. Я сейчас побегу к ней.
— Может, и не она. А потом — как же она отдаст?
— Я ее заставлю! Это она, она, она!
Я сама не заметила, что плачу. И Ян тогда положил руку на перекладину забора и уткнулся в нее лицом.
Что можно утешить человека словами, мне и в голову не приходило. И я двинулась к Надькиной двери.
Я добежала до второго этажа, когда во двор вышла красавица Настя. Не глядя по сторонам, она прямехонько направилась в тот угол двора.
В пыльное лестничное оконце мне было видно, как она схватила Яна за ворот рубахи, будто щенка за шиворот, и поволокла домой.
Теперь я не знала, что делать, и стояла у Надькиной двери. Но вдруг дверь эта толкнула меня, и из квартиры вывалилась Надька, а за ней Юрочка.
— Бить повела! — радостно заголосила Надька. — Ух, она его колотит! А он только «мамочка, мамочка!». Пошли смотреть!
— Она не имеет права его бить! — закричала я. — Она ему не мама. — Меня так потрясло, что чужая женщина может бить чужого мальчика, что я на время забыла о Надькиной подлости. — Пошли, скажем ей! Побежали!
Длинноногий старший Юрочка опередил нас. Он прилепился к кухонному окну Настиного первого этажа, и ласковая тонкая улыбка осветила его лицо.
— Ну что? — кричала на бегу Надька.
— Бьет, — в упоении ответил Юрочка и переступил с ноги на ногу.
Настя била Яна холеной своей рукой по шее, по голове, по лицу, а он горбился и молчал, и в ней от этой покорности что-то срывалось с причала, и тело ее наливалось свежей силой. И когда он присел, защищая лицо, она саданула его ногой в бок. Он упал.
Я забарабанила по стеклу. Стекло зазвенело и выпало, разбилось у наших ног. Я испугалась.
Настя выскочила тотчас же.
— Подглядывать, да? Окна бить? Интеллигенция! Вот я к матери-то приду, как ты тут фулюганничаешь. Ну эти — ладно, побирушки, а уж профессорской-то дочке!..
Это был удар ниже пояса. В нашем дворе почему-то звания стыднее «интеллигента» не существовало. Она уничтожила меня, сразила, прибила белыми своими, толстыми ногами к земле.
Меня.
Но Надька оставалась вне удара.
— А ты ему кто, колотить-то, а? Ты еще ответишь! Ты какое право имеешь чужого колотить?
— Да я и тебя сейчас… — шагнула со ступеньки Настя. Но мы отбежали к своему подъезду, и оттуда Надька заорала еще вольней:
— Мало тебя мой дядька-то колотил? И еще прибьет!.. — И, первая увидав вошедшего во двор Яниного отца, закончила ликующе: — К тебе мужуки ходят! И что это порядочный на тебе женился?! Он ещё не знает, как ты его сына ногами-то бьешь! Он еще тебе всыплет!
Настя бросилась к нашему подъезду, но по дороге налетела на мужа и, рыдая, припала к его плечу:
— Виновата, виновата перед тобой! Ян продал кольцо твоей жены. Я не стерпела…
— Продал?
Статный, не по-нашему одетый человек обнял растрепанную, в разорванном халате Настю и, защищая от чужих взглядов из окон и хмурясь, увел домой.
Я посмотрела на Надьку. Она выдержала мой взгляд.
— Отдашь кольцо?
— А я брала? Докажи!
Юрочка стоял рядом. Длинные его опушенные ресницы касались бледных щек, на губах змеилась ласковая тонкая улыбка. Если бы не он, я бы поверила Надьке.
Вечером Надька вызвала меня на лестницу. Она почему-то боялась моей матери.
— Что было! — зашептала она возбужденно. — Настенька на Яна отцу наговорила, он его ремнем вздул. А потом об степу оперся и заплакал: «Что ты, — говорит, — со мной сделала! Что сделала! Я его ещё пальцем не трогал никогда!»
— Из-за тебя, — сказала я.
— Ну да, из-за меня! Она его каждый день валтузит. Ты вот сидишь у деда вонючего, не знаешь ничего. А она его прямо на измор берет. Он ей сперва руки целовал: «Мамочка, мамочка», а теперь молчит. — И засмеялась: — «Мамочка».
Ночью я долго не могла заснуть. Было жалко Яна. Было страшно, что не будет моей мамы. И терзала
