похоже, имеют для них значение, и, возможно, озабоченность двух духов женского рода восстановлением моста через Янцзы была вызвана тем, что некогда они дружили со смелой парой влюбленных.

Другой случай с полтергейстом произошел у горы, которая тянулась позади нашего дома в сторону Двойного Каменного моста. Через различные сигналы и на спиритических сеансах духи непрерывно давали людям понять, что им не нравится, когда гору уродуют, добывая из нее камень. Однако брать камень из горы было настолько просто и удобно, что артели камнерезов-миньцзя постоянно откалывали от нее куски то там, то сям. Одна из таких артелей начала добывать камень у подножия горы. Не прошло и недели, как в них полетели огромные булыжники, одному из работников раздавило ногу. Артель переместилась к месту неподалеку от Двойного Каменного моста, по дороге от моего дома к винной лавке г-жи Хо. Поставив у дороги простенькие хижины, они неделю или две резали камень безо всяких происшествий. За этим последовало предупреждение: работники обнаружили в своих винных чашках небольшие камешки, а в котелках — камни побольше. Эти артельщики-миньцзя были людьми веселыми и приветливыми — они постоянно шутили и пели песни, так что я, проходя мимо, часто останавливался поболтать с ними и выпить чашечку вина. Их рассказ о странностях, творящихся на каменоломне, меня очень заинтересовал. Однажды вечером они позвали меня посидеть с ними у костра. Я взял предложенную чашку с вином и уселся рядом с артельщиками в ожидании. Я внимательно наблюдал за чашкой, отметив, что никто из артельщиков не сидит в непосредственной близости от меня. Поднеся чашку к губам, я увидел на дне округлый камешек. Затем у меня на голове оказалась шляпа артельщика, сидевшего напротив. Все шляпы в мгновение ока поменялись местами, как будто их перетасовали невидимые руки, а в чашках появились новые камешки. Но никому не удалось отследить, как камешки попадали в чашки и как шляпы менялись местами. Затем те же невидимые руки стали мягко бросать горстки камешков нам под ноги.

Такие явления продолжались несколько дней. Затем внутрь хижин полетели тяжелые камни, перебив все горшки. В конечном итоге один из упавших булыжников разбил одному из артельщиков ногу. На следующий день миньцзя провели тайный спиритический сеанс, на котором им было велено как можно скорее убираться из этого места, не то их ждут большие неприятности. Каменоломня была заброшена, и о месте, где трудилась артель, напоминала только небольшая пещера под нависающим каменным козырьком.

Спустя месяц или два я проходил мимо этого места в вечернее время. Какие-то бедные тибетские паломники готовились заночевать в той самой пещере. У входа в нее сидели женщина и ребенок, в то время как мужчина кормил мула, привязанного ко вкопанному рядом столбику. Ближе к дороге паслась на траве священная овца. Паломники часто берут с собой в дорогу овец, которые несут небольшой груз, привязанный к миниатюрному седлу. За время долгой дороги к священным вершинам и храмам овцы приобретают духовные заслуги, так что впоследствии их не режут на мясо.

Рано утром следующего дня до меня дошла новость об ужасном происшествии, и я поспешил к пещере. На семейство и их мула обрушился весь склон горы. Только овца продолжала мирно щипать траву у дороги. Тонны камней и земли полностью погребли паломников под собой. Обвал раскапывали несколько недель, но тела так и не нашли, и в итоге от поисков пришлось отказаться.

Лицзян мог бы претендовать на сомнительное звание мировой столицы самоубийц. Семьи, в которых не нашлось бы одного, а то и двух покончивших с собой родственников, были здесь скорее исключением. Самоубийство считалось удобным и вполне приемлемым выходом из запутанных любовных отношений, в ситуации серьезной «потери лица», тяжелой ссоры, смертельного оскорбления, несчастливого брака и при целом ряде других неприятных обстоятельств. Самоубийцам не грозило ни всеобщее осуждение, ни перспектива вечно гореть в адовом огне. И дело не в том, что в насийском аду не было огненных печей — они были, однако гореть в них полагалось за намного более тяжелые прегрешения. Тем не менее наси считали, что на том свете самоубийцы определенно оказываются за чертой рая, где проживают предки всех наси, наслаждаясь отдыхом и жизнью в полном достатке среди белых яков и табунов лошадей, бескрайних урожайных полей и цветущих лугов, роскошных домов, вина, женщин и песен.

Духи мужчин и женщин, умерших внезапной смертью либо наложивших на себя руки, не имея во рту волшебной монеты, открывавшей для мертвых двери рая, оставались привязаны к земле и перемещались туда и обратно, обретаясь в довольно-таки приятном нейтральном пространстве между мирами живых и мертвых. Ничуть не похожее на ад, выглядело оно практически так же, как и земная реальность: там были горы и долины, реки, озера и сочные альпийские луга, где цвели прекрасные цветы юву (слово «юву» буквально означает «самоубийство», так что у наси даже был особый вид цветов, посвященный самоубийцам). Однако существование в этой приятной юдоли было довольно-таки бессмысленным. Духи могли питаться нектаром цветов юву и пить росу, могли возлежать на облаках, беседовать с друзьями, если таковые у них были, и заниматься бесплотной любовью сколько хотели. Но рано или поздно все это им надоедало, и они начинали тяготиться своим подвешенным состоянием. Они скучали по семье, будучи навсегда от нее оторваны. Вернуться на землю они не могли, а чересчур редкое и непродолжительное общение с близкими и родными через медиумов-саньи их только расстраивало. Не могли они и воссоединиться с покойными родственниками, поскольку дорога к вратам рая была им неизвестна, а сами врата охраняли злые и жестокие духи. В итоге несчастных часто спасала земная родня, заказывая шаманам обряд харлалу, открывавший для бесприютных духов врата рая, где обитали их предки.

Здесь не принято было накладывать на себя руки поспешным, недостойным или небрежным образом, как это делается на Западе, где люди бросаются под трамваи или поезда, прыгают с высоких зданий или засовывают голову в духовку газовой плиты. Наси, как и другие народы Востока, считали переселение в мир иной делом серьезным и подходили к нему со всеми необходимыми церемониями. Пересекать порог небытия как попало, в растрепанном виде или неподобающе одетым считалось таким же нарушением этикета, как и являться на аудиенцию в королевский дворец в грязных лохмотьях, с ведром и метлой в руках.

Церемониальное самоубийство-юву предполагало соблюдение определенных правил, позволявших выйти из физического тела благородным и приличным образом в наиболее подходящем для этого месте. Кончая с собой дома, следовало делать это в гостиной. Если самоубийство в домашних условиях было невозможно, как в случае беглых влюбленных пар, следовало выбрать уединенное и красивое место в неприступной части гор. Самоубийце полагалось одеться так нарядно, будто ему предстояло посетить официальный обед. Если в загробном мире духи сохраняли черты своего земного характера, то и одежда, несомненно, оставалась той же, что и перед смертью, так что одеваться в грязные или неподобающие случаю вещи было бы глупо — не ходить же в них потом целую вечность. Кроме того, рано или поздно для умершего могли отвориться врата рая предков, а что сказали бы предки, увидев, как потомок входит в небесный дворец в лохмотьях?

Конкретные способы оборвать нить своей жизни правилами не предписывались, однако существовал известный набор достаточно разнообразных и надежных методов, подходящих для такой цели. Лучшим и наиболее верным из них было отравление ядом из корня черного аконита, вскипяченного в масле, — этот способ действовал довольно быстро. Конечно, страдания он вызывал немалые, однако достоинство его заключалось в моментальном параличе гортани — благодаря ему умирающие самоубийцы не выдавали своего местонахождения предсмертными стонами и криками, по которым их легко могли обнаружить родственники, отправившиеся на поиски. Аконит ценился еще и за то, что не уродовал тело так, как смерть от утопления, повешения или падения со скалы. Однако истинная его ценность проявлялась в случаях двойных самоубийств: благодаря ему влюбленные могли быть уверены, что ни один из них не останется в живых. Случайно выжить, приняв этот яд, невозможно. При одновременном прыжке со скалы, в озеро или реку, ударе ножом или даже повешении всегда оставался шанс, что одна из сторон выживет — и возможно, не вполне против своей воли. Несмотря на это, перечисленные способы не считались совсем уж негодными, так что разнообразие возможностей давало почву для бесконечных обсуждений среди соседей — любителей смаковать кровавые подробности.