тибетских завоевателей доходила даже до Лицзяна. Однако пришествие и распространение буддизма лишило жителей этой гордой страны всякого боевого задора и сделало ее зависимой ото всех и вся.

Кам кишел грабителями и другими представителями преступного мира. Установлению такого положения вещей явно поспособствовало то, что провинция находилась под двойным контролем. Обделав дело в тибетской части, банды без помех скрывались на территории Китая — и наоборот. Дикий ландшафт этих мест — высокие горы, непроходимые доисторические леса, бурные реки — был будто создан для того, чтобы служить укрытием для разбойников. Однако далеко не все кампа промышляли грабежом; среди них немало было и людей кристально честных. Бандитизм в Тибете был давним и уважаемым ремеслом, которым обычно занимались только представители определенных племен или кланов. Ввиду недостатка точной информации о Тибете многие считают, что эта страна населена абсолютно однородным населением, одинаково одетым и говорящим на одном и том же языке, с одними и теми же обычаями и верой, безраздельно преданным далай-ламе и его правительству. В действительности это не так. Тибет делится и подразделяется на множество племен и кланов, небольших королевств, герцогств и баронств, управляющихся по феодальной системе, — их главы служат центральной администрации, подтверждая свое служение тем, что рекрутируют для нее солдат, а также присылают дань и богатые подарки Его Святейшеству далай-ламе. Кам не является исключением — он состоит из множества мелких княжеств как на тибетской, так и на китайской стороне границы. Самые значительные из этих карманных государств, уже разведанные путешественниками, — это королевство Мули, княжество Литан, великое герцогство Канцзе, герцогство Цосо, герцогство Юннин, княжество Бонцзера, не говоря о бесчисленных территориях черных ицзу, черных лису и других племенных маркизатах и баронствах. В Мули, Бонцзера и Литане не все жители принадлежат к тибетской расе, но тем не менее все они — ревностные ламаисты, и их правители издавна служили исправными поставщиками золота для сокровищниц далай-ламы. По воле случая король Мули был монгольского происхождения — его первым предком был генерал армии Хубилай-хана, вторгшейся в Лицзян и Дали через Мули: за доблестную службу великий хан пожаловал его вечным титулом короля Мули.

К северо-западу от Лицзяна и к западу от королевства Мули лежит одиночный горный хребет под названием Конкалинг. Он включает в себя три вершины высотой около 7000 метров. Открыл и сфотографировал его доктор Джозеф Рок, часто совершавший экспедиции в Мули — тамошний король был его близким другом. Эти горы — настоящее гнездо самых беспощадных разбойников, каких только видел белый свет. К западу от гор простираются две огромные территории, известные под названиями Сянчэн и Тунва. Их населяют два тибетских племени, промышляющих разбоем и грабежом. Они настолько дики, неукротимы и коварны, что даже тибетцы из других племен не решаются путешествовать по этим местам. Несмотря на то что своими размерами эти территории могли бы поспорить с рядом крупных европейских государств, ни один европеец не пересекал их границы — и вряд ли пересечет в ближайшее время. Без сомнения, в этих недоступных, неразведанных местах скрывается много интересного для путешественников и ученых. К примеру, в излучине реки Ялун в Сянчэне возвышается гордый заснеженный пик под названием Нэйдо Гьяла Пери. Те немногие из счастливцев, кому удалось увидать его издалека, оценивают его высоту в 8500 с лишним метров — вполне возможно, что эта вершина может бросить вызов и самой горе Эверест.

Именно разбойники из Тунва и Сянчэна и подстерегали обычно богатые караваны, идущие из Лхасы. Конечно же все тибетские караванщики были хорошо вооружены, и на достаточно большие караваны негодяи нападать не решались. Их добычей чаще всего становились маленькие либо плохо вооруженные караваны. Тем не менее г-жа Александра Давид-Неэль в своей книге характеризует тибетских бандитов как «разбойников-джентльменов». Я познакомился с этой замечательной женщиной еще в 1939 году в Да— цзяньлу и питаю к ней глубочайшее уважение. Вне всякого сомнения, она по праву может считаться одним из величайших путешественников на свете, и я рад, что разбойники, по счастью, обошлись с ней так милосердно и даже по-своему учтиво, столкнувшись в ее лице не только с беспомощной женщиной, но, ко всему прочему, еще и дэцзумой (преподобной аббатисой). Лично я предпочел бы иметь дело с китайскими или насийскими разбойниками, но только не с тибетскими. Китайский или насийский бандит редко убивает свою жертву. Он конечно же ограбит ее, однако сделает это с известной тонкостью и деликатностью, оставив по меньшей мере нижнее белье, чтобы бедняга мог добраться до ближайшей деревни, не нарушив правил приличия. Даму он обыскивать не будет и, более того, может даже прислушаться к ее возражениям, когда она попросит не отбирать у нее те или иные предметы туалета. Но тибетские грабители — совсем другое дело. Они руководствуются девизом «Мертвый не выдаст». Они сразу же стреляют, а потом обыскивают тело и багаж убитого в поисках ценностей. Однажды я слышал занятную историю о том, как один тунва застрелил с большого расстояния человека, а потом обнаружил, что убил собственного отца.

Я готов признать, что тибетские разбойники из других племен могут проявить какую-то степень «джентльменства», однако, судя по тому, что мне доводилось слышать от надежных тибетских и насийских друзей, уроженцев Тунва и Сянчэна идеализировать никак нельзя. Они отличаются такой алчностью и беспринципностью, что дружеские узы не имеют для них ни малейшего значения — известны случаи, когда некоторые из них убивали лучших друзей ради пары рупий за поясом. В Тунва и Сянчэне грабит, крадет и убивает каждый без исключения — ламы и трапы, купцы и крепостные, мужчины и женщины; даже дети с малых лет обучаются разбойничьему ремеслу. Встречая жителя этих краев, нечего и думать о том, разбойник он или нет, — раз он из Тунва или Сянчэна, с ним и так все ясно.

Разграбив караван и уничтожив или обратив в бегство свидетелей, грабители увозят добро, оружие и животных в свое логово. Там товар аккуратно упаковывают заново, навьючивают на животных — и вскоре роскошно разодетый предводитель банды уже въезжает в Лицзян как мирный богатый торговец во главе изрядных размеров каравана. Никто ни о чем его не спрашивает, да он и не снизошел бы до объяснений. Конечно, в городе ходят — и довольно быстро расходятся — слухи, но слухи есть слухи, а доказательства есть доказательства. Фальшивый торговец понимает, что люди все понимают, а люди понимают, что он это понимает, однако спектакль разыгрывается как по нотам. Купец продает товары, устраивает один за другим богатые ужины и делает щедрые подарки местным ламаистским монастырям, обретая духовные заслуги.

Мне очень хотелось увидеть своими глазами, каковы же эти люди из Тунва и Сянчэна, и, к своему удивлению, я обнаружил, что многие из них часто приезжают в Ли— цзян, иногда и вместе с женами, с мирными торговыми целями. Мужчины выглядели и одевались так же, как и остальные тибетцы, только вид у них был чуть погрязнее и посвирепее. Женщины были одеты как жены кочевников, но с некоторыми отличиями. Женщины кочевых племен носят в волосах множество металлических монеток — они вплетают их в многочисленные мелкие косички, покрывающие всю спину; у богатых женщин все монетки золотые или серебряные, а у бедных — латунные или медные. Таким манером они носят на себе все свое состояние, вес которого может достигать от пятнадцати до тридцати и более килограммов. Так что и женщины самых примитивных народов готовы страдать ради моды и красоты, подобно тому, как их утонченные сестры в цивилизованном Китае и на Западе с улыбкой переносят пытки бинтованием ног и затягиванием в корсеты. Но женщины из Сянчэна и Тунва — вероятно, чтобы не терять свободы передвижения — довольствовались тем, что носили серьги в виде больших гроздьев маленьких плетеных кубиков из разноцветной коры. Серьги эти смотрелись необычно, привлекательно и очень элегантно.

Я повстречал компанию юношей из Тунва в винной лавке г-жи Хо. Один из них, по имени Дордже (Молния), очень ко мне привязался и ежедневно приходил меня навестить. Вскоре его друзья отправились восвояси, а он остался в Лицзяне. Однажды вечером я пришел домой и обнаружил, что он ожидает меня на пороге с узелком вещей. Он сказал, что ему пришлось задержаться в городе, чтобы завершить дела. Лицзянские таверны оказались ему не по карману, и он хотел узнать, не позволю ли я на несколько дней остановиться у меня. Мой повар и соседи пришли от этой идеи в ужас и, проводя ребром ладони по горлу, недвусмысленно дали мне понять, на какой исход я напрашиваюсь. Но я решил рискнуть — настолько хотелось мне узнать побольше об этом таинственном народе.

Дордже было всего семнадцать лет, однако для своего возраста он был рослым и крупным — и в то же время стройным, гибким парнем. В профиль он напоминал античного грека — выдающийся нос, точеный профиль, изящная линия губ, выразительные глаза. Свои длинные, с каштановым отливом волосы он подвязывал красным шарфом, обернутым вокруг головы. В левом ухе он носил серебряную сережку.