свою правоту зубами и ногтями, и потребовалось несколько бутылок вина, чтобы страсти улеглись. Тут кто-то спохватился, что уже поздно и хозяин собирается закрывать ресторан.

– Пять свободных дней! – крикнул кто-то с другого конца стола. – Если хозяин хочет закрыть ресторан, это потому, что ведете серьезные разговоры!

Все рассмеялись, все – кроме него.

– А где, по-твоему, следует говорить о серьезном? – спросил он у крикнувшего.

– В церкви! – ответил тот. И на этот раз весь ресторан грохнул от смеха.

Он поднялся. Я подумала, что он затеет драку – ведь мы все вернулись лет на десять назад, во времена нашей юности, когда драка – вместе с поцелуями, с нескромными ласками, с оглушительной музыкой и неистовой скоростью – входила в обязательный ассортимент вечеринки.

Но нет – он всего лишь взял меня за руку и направился к дверям.

– Нам пора, – сказал он. – Поздно уже.

Дождь в Бильбао, и во всем мире дождь. Тот, кто любит, должен владеть искусством терять и находить. Он научился соблюдать равновесие между тем и Другим. Он весел и по дороге в отель напевает.

У меня еще немного шумит в голове, еще не выцвели, не потускнели краски мира, но и я постепенно обретаю равновесие. Я должна, как говорится, контролировать ситуацию, потому что хочу поехать с ним.

И мне нетрудно контролировать ситуацию, ведь я уже не влюблена до беспамятства. Тому, кто способен укротить свое сердце, покорится весь мир.

«Мне хотелось бы не обуздывать свое сердце», – Думаю я. Если бы я смогла отдать ему мое сердце – пусть хоть на один уик-энд, – у дождевых капель, падающих на мои щеки, был бы сейчас другой вкус. Если бы любить было просто, он обнял бы меня и в такт мелодии, которую напевает, рассказал бы другую историю, и она была бы нашей с ним историей. Если бы там вдалеке, за праздниками, не маячило возвращение в Сарагосу, я бы хотела, чтобы хмель не выветрился никогда, чтобы мне хватило свободы целовать его, ласкать его, шептать и слушать слова, принадлежащие только влюбленным.

Но нет. Не могу. Не хочу.

А он еще не знает, что на его предложение я скажу «да». Зачем мне нужен этот риск? Потому что в эту минуту хмель одурманил меня, потому что я устала от дней, неотличимо похожих один на другой.

Но эта усталость пройдет. И мне сейчас же захочется вернуться в Сарагосу – в город, в котором живу по собственной воле, по своему выбору. Меня ждут занятия, меня ждет конкурс. Меня ждет муж, которого еще предстоит встретить, а это будет непросто.

Меня ждет жизнь упорядоченная и тихая, с детьми и внуками, с гарантированной пенсией, с ежегодными отпусками. Мне неведомо, какие страхи томят его, но зато отлично известны мои собственные. И вполне хватает тех, что уже есть, – новых не надо.

Я бы не смогла – никогда бы не смогла – влюбиться в кого-нибудь, как влюбился он. Слишком хорошо я его знаю: мы ведь долго прожили рядом: я знаю все его слабости и страхи. Я не смогу восхищаться им, как другие.

И еще я знаю, что любовь – сродни плотине: если оставить хоть крохотную дырочку, куда может проникнуть тоненькая струйка воды, то вскоре под напором ее рухнут стены, и придет мгновение, когда уже никому не под силу будет сдержать силу потока.

Если же рухнут стены, любовь завладеет всем и надо всем возобладает: ей безразлично, что возможно, а что – нет, ей нет дела до того, по силам ли нам удержать любимого рядом, любовь – неуправляема.

Нет, я не могу оставить брешь в стене – даже самую маленькую.

– Минутку!

Он сейчас же замолчал. По влажной мостовой зазвучали чьи-то поспешные шаги.

– Пойдем, – сказал он, беря меня за руку.

– Постойте! Одну минутку! – кричал прохожий. – Мне надо поговорить с вами!

Но он только прибавил шагу.

– Это – не к нам, – сказал он. – Пойдем в отель.

Тем не менее относилось это именно к нам – больше на улице никого не было. Сердце мое дрогнуло, я мигом протрезвела. Я вспомнила, что Бильбао – столица страны басков и здесь то и дело происходят террористические акты. Шаги приближались.

– Идем, – сказал он и пошел еще быстрей.

Но было уже поздно. Между нами, как из-под земли, выросла фигура мужчины, вымокшего с головы До ног.

– Постойте! – повторил этот человек. – Одну минутку! Ради бога!

В страхе я хотела кинуться прочь, взмолилась, чтобы каким-то чудом рядом с нами взвизгнули тормоза патрульной машины. Бессознательно я вцепилась в него, но он отвел мои руки.

– Умоляю вас, – проговорил незнакомец. – Я узнал, что вы здесь. Помогите мне, ради бога! Речь идет о моем сыне!

Он заплакал и упал на колени, повторяя:

– Умоляю вас! Умоляю!

Мой друг глубоко вздохнул, опустил голову, закрыл глаза. В наступившей тишине слышно было, как стучат дождевые капли да рыдает человек, стоявший посреди мостовой на коленях.

– Иди в отель, Пилар, – произнес наконец мой друг. – Ложись спать. Я вернусь только под утро.

Понедельник, 6 декабря 1993

Любовь – это сплошные ловушки и капканы. Когда она хочет дать знать о себе, то показывает лишь свой свет, а порождаемые им тени – скрывает и прячет.

– Погляди вокруг, – сказал он. – Давай припадем к земле, послушаем, как бьется ее сердце.

– Не сейчас, – отвечала я. – Я не могу пачкать свой жакет: он у меня один.

Мы ехали по холмам, поросшим оливами. После вчерашнего дождя в Бильбао солнечное утро казалось сном. У меня не было темных очков – я вообще ничего с собой не захватила, потому что собиралась в тот же день вернуться в Сарагосу. Спать мне пришлось в одолженной у него рубашке, а в угловом магазинчике рядом с нашим отелем я купила себе майку, чтобы было во что переодеться, покуда сохла постиранная – та, в которой я ходила накануне.

– Тебе, наверно, надоело видеть меня в одном и том же, – шутя сказала я, желая, чтобы этот обыденный разговор вернул меня к действительности.

– Я счастлив тем, что ты – здесь.

С той самой минуты, как он вернул мне ладанку, он больше не говорит мне о любви, но радостен, весел и ведет себя как восемнадцатилетний юнец. И сейчас он, погруженный в сияние погожего утра, идет рядом со мной.

– Какие у тебя там дела? – спросила я, показывая на закрывавшие горизонт отроги Пиренеев.

– По ту сторону гор – Франция, – с улыбкой отвечал он.

– Я учила географию в школе. Я хочу знать, зачем нам туда и что мы там будем делать.

Некоторое время он не произносил ни слова и продолжал улыбаться.

– Зачем? Затем, что я хочу показать тебе один дом. Быть может, он тебя заинтересует.

– Если ты решил податься в агенты по продаже недвижимости, то обо мне забудь. У меня нет денег.

Мне– то было все равно -ехать ли в Наварру или во Францию, лишь бы не возвращаться на праздники в Сарагосу.

«Ну что? – осведомился мой рассудок у сердца. – Ты довольна тем, что приняла его приглашение. Ты изменилась и сама того не замечаешь».

Нет, нисколько я не изменилась. Просто отдохнула немного.

– Погляди, какие камни.

И в самом деле – гладкие, обкатанные, словно прибрежная галька, а ведь здесь, на равнинах Наварры никогда не было моря.

– Их отшлифовали ступни крестьян, ступни богомольцев, ступни искателей приключений, – сказал он. – Камни изменились, но и путники не остались прежними.

– Это странствия научили тебя всему, что ты знаешь?

– Нет. Чудеса Откровения.

Я не поняла, о чем он, и предпочла не углубляться. Я чувствовала, как растворяюсь в солнце, в долине, в горной гряде на горизонте.

– Куда мы идем? – спросила я.

– Пока никуда. Мы просто наслаждаемся утром, солнцем, прекрасным пейзажем. Впереди у нас еще долгий путь на машине, – говорит он и после краткого колебания добавляет:

– Ты спрятала ладанку?

– Спрятала, – отвечаю я и прибавляю шагу. Мне не хочется говорить об этом, чтобы не испортить радость и свободу утра.

Впереди появляется городок. Как принято было в Средние века, он стоит на вершине холма, и в отдалении я вижу колокольню его собора и развалины замка.

– Пойдем туда, – прошу я.

Он пребывает в нерешительности, но потом соглашается. По дороге встречается нам часовня, и мне хочется зайти туда. Я не знаю молитв, но церковная тишина всегда действует на меня умиротворяюще.

«Не вини себя, ты ни в чем не виновата, – говорю я себе. – Если он влюблен, то это его дело».

Он осведомился насчет ладанки. Я знаю – он ждал, что мы возобновим давешний разговор в кафе. Ждал – и одновременно боялся, что не услышит того, что хочет, вот потому-то он и не торопит ход событий, не затрагивает эту тему.

Может быть, он и вправду любит меня. Однако мы должны превратить эту любовь во что-то иное, более глубокое.

«Что за вздор, – говорю я себе. – Ничего на свете нет глубже любви. Только в сказках принцесса целует жабу, и та превращается в прекрасного принца. В жизни все наоборот: принцесса целует принца, и он становится омерзительной жабой».

Через полчаса мы подходим к часовне. На ступенях сидит старик.

С той минуты, как мы пустились в путь, это первый человек, повстречавшийся нам, – ибо на дворе осень, и поля снова вверяют себя Господу в надежде, что он дарует им плодородие и что позволит человеку в поте лица своего снискать хлеб свой насущный.