Мари кивнула головой.
— Не имея смелости быть другими, люди идут против природы, и организм начинает вырабатывать Купорос, или Горечь, как называют в народе этот яд.
— Что такое Купорос?
Доктор Игорь понял, что слишком увлекся, и решил сменить тему.
— Не имеет значения, что такое Купорос. А сказать я хочу следующее: все свидетельствует о том, что вы не вылечились.
У Мари был многолетний опыт работы в судах, и она решила тут же применить его на практике. Первым тактическим приемом было притвориться, что она согласна с оппонентом, чтобы сразу же после этого увлечь его в сети другого способа рассуждении.
— Я согласна. Здесь я оказалась по вполне конкретной причине — из-за панического синдрома, но осталась по причине весьма абстрактной: из-за неспособности принять другой образ жизни — без привычной работы, без мужа. Я с вами согласна. Мне не хватило воли начать новую жизнь, к которой пришлось бы снова привыкать. Скажу больше: я согласна, что в приюте для умалишенных, даже со всеми его электрошоками — простите, ЭКТ, как вы предпочитаете выражаться, — распорядком дня, приступами истерии у некоторых пациентов, правила соблюдать легче, чем законы мира, который, как вы говорите, «делает все, чтобы все подчинялись его правилам».
Так случилось, что прошлой ночью я услышала, как одна женщина играет на пианино. Играла она мастерски, такое редко приходится слышать. Слушая музыку, я думала обо всех, кто страдал ради создания этих сонат, прелюдий, адажио: о насмешках, которые им пришлось вынести, представляя эти произведения — другие — тем, кто правил миром музыки. О тяготах и унижениях, через которые пришлось пройти в поисках того, кто согласился бы финансировать оркестр. О насмешках публики, которая еще не привыкла к подобным гармониям.
Но самое худшее, думала я, это не страдания композиторов, но то, что девушка играет их от всей души потому, что знает о своей скорой смерти. А разве я сама не умру? Где я оставила свою душу, чтобы иметь силы играть музыку моей жизни с таким же воодушевлением?
Доктор Игорь слушал молча. Похоже, все, что он задумал, приносило свои плоды, но было еще рано утверждать это наверняка.
— Где я оставила свою душу? — снова спросила Мари. — В моем прошлом. В том прошлом, которое так и не стало тем будущим, к которому я стремилась. Я предала свою душу в тот момент, когда у меня еще были дом, муж, работа…
Когда я хотела оставить все это, да так и не хватило смелости.
Моя душа осталась в моем прошлом. Но сегодня она пришла сюда, и я, воодушевленная, вновь ощущаю ее в своем теле. Я не знаю, что делать. Знаю только, что мне потребовалось три года, чтобы понять: жизнь толкала меня на другой путь, а я не хотела идти.
— Мне кажется, я вижу некоторые симптомы улучшения, — сказал доктор Игорь.
— Мне не было необходимости просить разрешения покинуть Виллете.
Достаточно было выйти из ворот и больше никогда не возвращаться. Но мне нужно было все это кому-нибудь сказать, и я говорю вам: смерть этой девушки заставила меня понять мою жизнь.
— Мне кажется, что симптомы улучшения превращаются в чудесное исцеление, — рассмеялся доктор Игорь. — Что вы собираетесь делать?
— Уехать в Сальвадор, заботиться о детях.
— Вам незачем ехать так далеко: менее чем в двухстах километрах отсюда находится Сараево. Война закончилась, но проблемы остаются.
— Поеду в Сараево.
Доктор Игорь вынул из ящика стола бланк и тщательно его заполнил. Затем встал и проводил Мари до двери.
— Идите с Богом, — сказал он, вернулся к столу и закрыл за собой дверь.
Ему не нравилось привыкать к своим пациентам, но избежать этого ни разу не удалось. В Виллете будет сильно недоставать Мари.
Когда Эдуард открыл глаза, девушка все еще сидела рядом. При первых сеансах электрошока ему требовалось много времени, чтобы вспомнить, что происходило накануне. Собственно, именно в этом и состоял терапевтический эффект данного вида лечения: вызвать у больного частичную потерю памяти, заставить его забыть то, что его встревожило, и успокоить.
Однако частое применение электрошока привело к тому, что Эдуард стал попросту устойчив к его воздействию. И он сразу же узнал девушку.
— Ты во сне говорил о райских видениях, — сказала она, проводя рукой по его волосам.
О райских видениях? Да, райские видения. Эдуард посмотрел на нее. Ему хотелось все рассказать. Однако в этот момент вошла медсестра со шприцем.
— Мне нужно сделать вам укол, — сказала она Веронике. — Это указание доктора Игоря.
— Сегодня уже делали, я больше не хочу лекарств, — ответила девушка. — А кроме того, я не хочу отсюда уходить. Я больше не намерена подчиняться ни единому указанию, ни единому правилу, ничему из того, к чему меня будут принуждать.
Казалось, медсестра привыкла к подобной реакции.
— Тогда, к сожалению, мы будем вынуждены ввести вам успокоительное.
— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал Эдуард. — Пусть тебе сделают укол.
Вероника закатала рукав свитера, и медсестра ввела лекарство.
— Хорошая девочка, — сказала она. — А теперь почему бы вам обоим не выйти из этой мрачной палаты и не пройтись немного?
— Тебе стыдно оттого, что было вчера ночью, — сказал Эдуард, когда они прогуливались по саду.
— Нет, уже не стыдно. Теперь я горжусь этим. Я хочу узнать о райских видениях, ведь к одному из них я была так близка.
— Мне нужно заглянуть подальше, за корпуса Виллете, — сказал он.
— Так и сделай.
Эдуард оглянулся назад, — но не на стены палат и не на сад, в котором молча прогуливались пациенты, — а на одну из улиц на другом континенте, в краю тропических ливней и раскаленного солнца.
Эдуард чувствовал запах той земли. Стоял сухой сезон, пыль набивалась в нос, а он был доволен, ведь чувствовать землю — значит чувствовать себя живым. Он катил на импортном велосипеде, ему было семнадцать лет, он только что закончил семестр в американском колледже в городе Бразилия, где учились и все другие дети дипломатов.
Он ненавидел столицу, но любил бразильцев. Двумя годами ранее его отца назначили послом Югославии — в те времена, когда кровавый раздел страны никому и не снился. У власти еще находился Милошевич. Мужчины и женщины жили рядом при всех их различиях и старались ладить друг с другом, несмотря на региональные конфликты.
Первым назначением его отца была именно Бразилия. Эдуард мечтал о пляжах, о карнавале, о футбольных матчах, о музыке, а оказался в этой столице, вдали от побережья, созданной только как пристанище для политиков, бюрократов, дипломатов и их детей, которые толком и не знали, что им делать во всем этом окружении.
Эдуард ненавидел такую жизнь. На целый день он погружался в учебу и пытался — но безуспешно — общаться с товарищами по колледжу, пытался — но безуспешно — заинтересоваться автомобилями, модными кроссовками, фирменной одеждой — ведь только об этом и говорили его сверстники.
Время от времени случались вечеринки, на которых в одном конце зала сидели подвыпившие юноши, а в другом — изображавшие безразличие девушки.
Наркотики были обычным делом, и Эдуард уже успел испробовать практически все существующие их разновидности, но так и не сумел ни к одному из них пристраститься. Он был то чересчур взвинченным, то слишком вялым и быстро терял интерес ко всему происходившему вокруг.
Семья была озабочена. Его готовили к карьере дипломата, по стопам отца.
Но, хотя у Эдуарда и были все необходимые для этого таланты — желание учиться, хороший художественный вкус, способность к языкам, интерес к политике, — ему недоставало основного качества дипломата. Ему было трудно контактировать с окружающими.
И сколько бы его родители, получавшие неплохое жалование, ни водили его на приемы, ни открывали двери дома для товарищей по американскому колледжу, Эдуард редко кого-либо приводил. Однажды мать спросила, почему он не приглашает друзей на обед или на ужин.
— Я уже знаю все марки кроссовок и знаю поименно всех девушек, с которыми легко заниматься любовью. А более интересных тем для разговора у нас нет.
Но однажды появилась бразильская девушка. Посол и его супруга успокоились, когда сын начал выходить из дому и возвращаться поздно. Никто точно не знал, откуда она взялась, но однажды вечером Эдуард привел ее домой на ужин. Девушка была воспитанной, и они порадовались: наконец-то юноша становится более раскрепощенным. Кроме того, оба они подумали, хотя и не сказали об этом друг другу, что присутствие этой девушки сняло еще один повод для тревоги: Эдуард не гомосексуалист!
К Марии (так ее звали) они относились с любезностью будущих свекров, хотя и знали, что через два года их переведут в другую страну, и совершенно не собирались женить сына на ком-либо из столь экзотических краев. По их планам, сын должен был познакомиться с девушкой из добропорядочной семьи во Франции или в Германии, которая могла бы стать достойной супругой будущего дипломата.
Тем временем, Эдуард, похоже, влюбился не на шутку. Обеспокоенная мать заговорила об этом с супругом.
— Искусство дипломатии состоит в том, чтобы заставить противника ждать, — сказал посол. — Хотя мы никогда не забываем свою первую любовь, она всегда проходит.
Однако судя по всему, Эдуард изменился до неузнаваемости. Он стал появляться дома со странными книгами, установил в своей комнате пирамиду и вместе с Марией ежевечерне возжигал благовония, часами концентрируясь на прикрепленном к стене странном изображении. Успеваемость Эдуарда в американской школе начала падать.
Мать не знала португальского, но она видела обложки книг: кресты, костры, повешенные ведьмы, экзотические символы.
— Наш сын читает опасные вещи.
— Опасно то, что сейчас происходит на Балканах, — ответил посол. — Ходят слухи, что Словения хочет независимости, а это может привести нас к войне.
Мать же политике не придавала никакого значения. Ей хотелось знать, что происходит с сыном.
— Что это за навязчивая идея — жечь ладан?
— Это чтобы убивать запах марихуаны, — отвечал посол. — Наш сын получил прекрасное образование, вряд ли он станет верить, что эти пахучие палочки
