— Она живёт в нашей памяти, — объяснил священник. — Пока мы с тобой её помним во всей её красе и славе, она не умрёт. Закрой глаза, она здесь. Никто не отнимет её у тебя, а ночью она придёт к тебе во сне вдесятеро красивей и преданней, чем раньше.

Мэри Руа крепко закрыла глаза.

— Да, — выговорила она. Потом открыла их, прямо посмотрела на священника и просто сказала — Я без неё не могу.

Священник кивнул.

— Ну, конечно. Вот ты ее и зови, она придёт. Когда ты вырастешь, ты полюбишь ещё кого-нибудь и узнаешь, как трудно любить в нашем нелёгком странствии. Тогда ты вспомни, что я тебе сегодня пытаюсь втолковать: нет раны, нет скорби, нет печали, которую не излечит память любви. Как ты думаешь, Мэри Руа, поняла ты?

Она не отвечала, серьёзно глядя на него. И он подошёл к самому трудному.

— Томасина живёт и в папиной памяти. Обними его, поговори с ним как прежде, и вы будете вместе вспоминать. Она станет ещё живее. Он, наверное, помнит то, что мы забыли…

Мэри Руа медленно покачала головой.

— Я не могу, — сказала она. — Папа умер.

При всём своём опыте и уме Энгус Педди испугался.

— Что ты говоришь! — воскликнул он. — Папа жив.

— Умер, — спокойно поправила она. — Я его убила.

Эндрью Макдьюи убедился довольно скоро, что весь городок толкует о его поступке и толки эти — недобрые. Люди замолкали, когда он входил на почту или в аптеку, он ощущал на улице косые взгляды и часто слышал шёпот у себя за спиной.

Некоторые слова он разбирал, и выходило так: если он не сумел или не счёл нужным спасти кошку собственной дочери, опасно лечить у него зверей, того и гляди усыпит. И вообще, если уж твой ребенок с тобой не разговаривает, значит, невелика тебе цена.

Макдьюи злился, стыдился, горевал и потому обращался всё резче и с пациентами, и с их хозяевами. В самой невинной фразе ему мерещилась обида, и он так грубил, что даже курортники не пошли бы к нему, будь в городе еще один ветеринар.

Из местных же многие знали, что в лесу, у самой лощины, живёт затворницей женщина, которая беседует с ангелами и гномами и умеет — конечно, с их помощью — лечить зверей и птиц. И колокольчик на дубе стал звенеть всё чаще.

Когда слухи о паломничествах к Рыжей Ведьме поползли по городу, Макдьюи понял, что у него объявился конкурент.

Конечно, он слышал о ней и раньше. Она была для него одной из местных сумасшедших, вроде некоего Маккени, который часами читал у пивной «самого Рэбби Бернса», или старой Мэри, собиравшей на улице верёвочки и бумажки. До сей поры почти все так относились к ней и вспоминали о ней лишь для того, чтобы поразить заезжего рассказом о ведьме, которая живёт одна в лесу, беседует с духами и зверями и пугает маленьких детей. Детей, собственно, пугала не она, а эти самые рассказы.

Иногда такой заезжий встречал в аптеке или в лавке скромную молодую женщину с широко расставленными светло-зелёными глазами. Если ему приходило в голову посмотреть на неё дважды, он мог заметить, что у неё необыкновенно нежная улыбка. Но он никак не мог догадаться, что это и есть сама ведьма, спустившаяся с гор, чтобы купить еды и лекарств для себя и для своих бессловесных питомцев.

Макдьюи её не встречал и не думал о ней, ибо местные достопримечательности не особенно интересны тем, кто живёт недалеко от них.

А сейчас о ней толковали, как и о нём. Верный Вилли Бэннок передавал ему слухи о вылеченных овцах, и о чарах, и о колокольчике, и о полевых и лесных зверях, которые приходят к ней есть.

Вернувшись в лечебницу после одной особенно неудачной поездки на фермы, Макдьюи увидел в приёмной только Энгуса Педди с тихо скулящей Сецессией и рассердился, что никого нет, как сердился прежде, что народу слишком много.

Однако другу он обрадовался. Он чувствовал, что больше никто не расскажет ему умно и связно о загадочной конкурентке.

— Вот что, Энгус, — сказал он, машинально доставая нужную склянку. — Знаешь ты что-нибудь о такой дурочке, Лори? Она живёт где-то в лесу и выдаёт себя за ведьму.

Священник вынул пробку, дал Цесси лекарство, погладил её по спинке, а потом гладил по вздутому брюху, пока она не рыгнула. Тогда он радостно улыбнулся и начал так:

— Она не дурочка, Эндрью. Я бы скорее сказал, что она нашла свой собственный мир, в котором ей лучше, чем в нашем. А уж ведьмой её никак не назовёшь!

— Но ведь за что-нибудь её прозвали полоумной! И вообще, она лечит скот, а у неё нет медицинского образования. Видишь, ко мне никто не идёт. Это её дела!

Педди хорошо знал людей и всё-таки удивился, как можно до такой степени не видеть и не винить себя самого. Он понимал, что объяснять туг бесполезно, они только поссорятся, и больше ничего. Понимал он и другое — дело не в разнице характеров; такие пропасти между людьми неизбежны в лишённом замысла и смысла, неуправляемом мире. Ведь атеизм несёт в себе свою кару, неверующий сам себя сечёт, и ему никак не поможешь. И он просто спросил:

— Что же ты думаешь делать?

— Заявлю в полицию, — сказал Макдьюи.

Тут Энгус Педди не мог скрыть смущения.

— О Господи! — сказал он. — Вот уж не стоит! Она же ни гроша не берёт. Нет, я бы не заявлял.

— А что тут такого? — упрямо возразил Макдьюи. — В конце концов, закон есть закон. Учишься, работаешь, а тут всякие знахари травят скот какими-то зельями.

Педди вздохнул.

— Закон, конечно, — закон. То-то и плохо. Но, понимаешь, полицейские уважают Лори. Она — хороший человек, совсем хороший, а им приходится видеть много плохих людей.

— Что ж они, откажутся выполнить свой долг?

— Нет, куда им! У них, сам знаешь, шотландское чувство долга. Просто…

— Никак не пойму! Если я её обвиню…

— Да, да, конечно. Давай-ка я тебе иначе расскажу. Он замолчал и взял на руки Цесси, словно младенца или чёрного поросёнка. Она с обожанием глядела на него, лапы её торчали в стороны, а он, прижав её к сутане, массировал ей живот. Это было бы невыносимо смешно, если бы взгляд его и улыбка не светились такой нежностью.

— Одна соседка говорит другой: «Чего-то я расхворалась. Стирки невпроворот, а у меня прямо ноги не ходят». Другая отвечает: «Есть у меня микстуры полбутылочки. В прошлом году всю простуду как рукой сняло. Сейчас принесу».

Отец Энгус перевернул Сецессию и стал массировать то место, где начинался коротенький хвост. Морда ее выражала несказанное блаженство.

— Приносит она микстуру на спирту. Больная — у которой, скажем, острый приступ «стиркофобии» — отхлёбывает глоток, отогревается и веселеет. Как, по-твоему, должен доктор подавать на вторую соседку в суд?

Он подождал, пока притча просочится сквозь крепкий череп его друга, и закончил:

— Нет, Эндрью, у тебя будет очень глупый вид, если ты обвинишь Лори. Полиция прекрасно знает, что она просто даёт советы пастухам, женщинам и детям, у которых болеют овца, собака или кот.

— Ну иди сам, — сказал Макдьюи. — Поговори с ней, ты же её так хорошо знаешь!

— Что ты! — воскликнул Педди. — Я совсем её не знаю. Её не знает никто.