Крег подмигнул ей:

– Кому ты это говоришь? Да ты любишь это дело, как и я. И не прочь им заняться. Прямо сейчас.

– Наглый щенок! Мне следовало бы пожаловаться на тебя новому губернатору. – Прежде чем отойти от Крега, она провела ладонью по его штанам чуть пониже пояса и подмигнула: – Штука у тебя что надо. Но сейчас время жратвы.

– Почему все тут говорят «жратва»? Она рассмеялась:

– Я тоже удивлялась, когда меня привезли сюда три года назад. Но теперь привыкла. Это слово наше… Здешние шишки – Мак-Артуры и Кинги – таких слов не говорят. Только мы, мятежники. Потому что мы все бунтуем против властей, которые заставляют нас жить по своим законам. А теперь хватит трепаться – иди на кухню.

Крег обхватил руками разболевшуюся голову и зашагал следом за Морин, глядя, как под тонкой хлопчатой юбкой ходят ее ляжки. Догнав девушку, он ущипнул ее за ягодицу.

– Поучила бы ты меня после ужина всяким местным словечкам.

Она взглянула на него через плечо:

– Может, и удосужусь. Надеюсь, ты окажешься понятливым учеником.

Бальный зал в губернаторском доме был весьма просторный и пышно убран. Со сводчатого потолка свисала огромная хрустальная люстра. Чтобы установить в ней и зажечь свечи, пятеро слуг провозились добрых два часа.

Стены же были увешаны гобеленами, изображавшими сцены из недолгой истории колонии. На одном из гобеленов аборигены на переднем плане приветствовали высадившегося в Ботническом заливе капитана Кука и его людей, а на заднем плане женщины разводили костры перед своими хижинами.

В одном конце зала, на помосте, под непомерно большим, в полстены, британским флагом струнный квартет исполнял опусы Гайдна; музыканты играли с большим воодушевлением, что несколько компенсировало недостаточно искусное владение инструментами.

– Вообще-то они не так уж и плохи, – тихонько сказал Кинг Блаю. – Для каторжников, разумеется.

Четыре потных музыканта были в добротных бархатных бриджах и куртках, в напудренных париках.

Бал проходил так же торжественно, как если бы на нем присутствовал Георг Третий. Женщины были наряжены в атлас, бархат, тюль и в узорчатый шифон всех цветов радуги. Почти все платья были с очень низким вырезом или даже без бретелек.

Джоанна Диринг, красивая, энергичная женщина с широко поставленными серыми глазами и с коротко постриженными по тогдашней моде волосами, была облачена в свободно ниспадающее на манер греческой туники платье и изумрудного цвета ротонду, обшитую, как и подол ее наряда, золотой французской парчой. Туфли были подобраны в тон ротонде. Как и у большинства приглашенных на бал женщин, на голове ее красовался тюрбан, такой же зеленый, как ротонда и туфли, и увенчанный тремя перьями. Последние египетские кампании английской армии дали повод многим придворным дамам обогатить свой гардероб новыми предметами туалета.

Аделаида выглядела очень мило и скромно в нежно-голубом бальном платье, украшенном изображениями птиц, бабочек и экзотических цветов. Над оборками на подоле тянулась широкая пестрая кайма. Такой же каймой были украшены и рукава. В изящном вырезе платья виднелись вполне уже зрелые груди. Высоко взбитые длинные белокурые волосы она повязала оранжевой лентой.

Экс-губернатор Кинг, хлопнув в ладоши, обратился к музыкантам:

– Хватит вам скуку нагонять! Молодые леди хотят танцевать. Вальс, пожалуйста!

Оркестр принялся наигрывать мелодии Брамса. Поначалу робко и нерешительно, но скоро музыканты вошли во вкус. В центр зала со всех сторон стали выходить пары. Мужчины выглядели очень элегантно в своих вечерних нарядах, приятно оттенявших туалеты дам. На кавалерах были фраки с узорчатыми отворотами, плиссированные рубашки со стоячим воротником и кружевными манжетами, бриджи в обтяжку и чулки. Наряд дополняли кожаные башмаки с большими золотыми или серебряными пряжками.

– Я чувствую себя идиотом, лондонским хлыщом, – пожаловался Сэмюел Диринг, одеваясь к балу.

– Но ведь ты выглядишь очень эффектно, – насмешливо улыбнулась жена.

Аделаида и ее брат Джейсон, злорадствуя, поспешили подлить масла в огонь.

– Не хватает только треуголки и шпаги, – заметил Джейсон.

– Придержи язык, молокосос, не то выряжу тебя под обезьяну, – пригрозил Сэмюел.

Джейсон по случаю только что перенесенной лихорадки был освобожден от посещения губернаторского бала.

– Болезнь имеет свои преимущества, – проговорил он в задумчивости.

Сэмюел жутко кряхтел, когда Джоанна и Аделаида перетягивали его живот широким поясом. Он был красивым, крупным мужчиной с редеющими черными волосами, веселыми голубыми глазами и орлиным носом.

Войдя в зал, Аделаида остановилась в стороне и стала наблюдать за кружащимися парами. К ней тут же подошел Джон Блэндингс.

– Как поживает самая красивая девушка в этом зале? Она лукаво наморщила носик:

– Если полагаешь, что в ответ на твой комплимент я скажу, что ты самый красивый молодой человек в этом зале, то будешь разочарован.

Он усмехнулся:

– Я думаю, что выгляжу совсем неплохо.

Он был в темно-синей визитке, темно-бордовых бархатных бриджах, в белых шелковых чулках и черных башмаках.

– А вот мой отец жалуется, что чувствует себя лондонским хлыщом.

– Мой отец, вероятно, сказал бы то же самое. Он надевает вечерний костюм не чаще чем раз в год. Могу я пригласить тебя потанцевать? – спросил Джон.

– Да. Если пообещаешь не наступать мне на ноги.

– А ты обещай, что не будешь прижиматься ко мне, – шепнул он ей на ухо. – У меня такие узкие бриджи, что могут не выдержать напора.

Адди громко, на весь зал, расхохоталась. И тут же Джон повел ее в танце. Прошло более года с тех пор, как она лишилась девственности на стоге сена. Но ее репутация едва ли пострадала, если бы об этом стало известно, – скорее, наоборот, это придало бы ей больше очарования.