легенда о «всаднике, сшибающим рукой миллионное войско»? Восточное кино, прям… Одно утешение: минут через пять эти гаврики окончательно оклемаются и, скорее всего, не пустят легенду в мир. Им это надо? Хвастаться тем, как их троих, героев обочины, какой-то лох уделал, как пионеров? Ой, не пристало…

– Ты в порядке? – спросил Пастух Мальчика.

– Мне-то что сделается? – удивился Мальчик. – Мне тут в заднем ряду не страшно было. Прямо кино! Вы – Супермен?

Ни грана иронии в вопросе.

– Сын, внебрачный, – решил «признаться» Пастух.

И Мальчик оценил.

– У вас хорошее чувство юмора. Ненавязчивое.

– А у тебя? – Пастух понимал, что где-то в словах Мальчика зарыт подтекст, а где – не чуял.

– А что у меня? Хочется верить, что тоже ненавязчивое… – И неожиданно: – А вы могли их совсем убить?

– Для чего? – удивился Пастух. – Обыкновенные мелкие бандюганы. Дорожная шваль.

– Значит, не захотели, не нужно было… – то ли вопросил, то ли утвердил Мальчик.

– Считай, что так.

Мальчик помолчал, явно – догадывался Пастух – переваривая корректный ответ на некорректный вопрос. Потом спросил:

– Ничего, если я опять немного подремлю?

– Конечно. Лезь на заднее сиденье, там удобнее.

– Да я уж здесь, чего там… – и опять уснул.

И ниточки из него опять кто-то вытянул.

Пастух в очередной раз удивился редкой способности и странному способу впадать в сон: рассыпаться, растекаться, как бы терять тело, оставляя шкурку. Уж на что в армии и в разведке мощно недосыпали бойцы, но такой расслабухи себе не дозволяли. Ныряли в сон, коли выпало, но спали – как на часах. Или – как в низком старте. Может, кстати, поэтому у поколения Пастуха – вечный недосып. И кто, спрашивается, счастливей?..

А может, организм требует отключки от чего-то, что давит на мозги? Может, и так. Только что может так давить на двенадцатилетнего пацана?..

Не знал Пастух. И не заморачивался.

Так и до Города домчал. Смеркалось уже.

А в Городе тормознул в самом центре – на площади имени бывшего Вождя – и сказал:

– Просыпайся. Приехали.

И Мальчик – на звук скорее, а не на слова, – мгновенно собрал кости, мышцы, сухожилия, что там еще, как-то разом они соединились, увязались и – вновь на сиденье оказался живой и вполне годный к жизни пацан.

– Диву даюсь, – все ж не удержался, сказал Пастух.

А Мальчик не среагировал. Спросил, глядя в окно на памятник:

– Приехали?

– Приехали, – подтвердил Пастух. – Довезти куда?

– А некуда, – ответил Мальчик. – Я здесь впервые и никого не знаю.

– То есть? – не понял Пастух. – Чего ж ты тогда ехал в такую даль?

– Чтоб уехать, – объяснил Мальчик.

Он не смотрел на Пастуха. Он смотрел на бронзового Вождя, уже подсвеченного прожекторами. Нормально Вождь смотрелся. Как живой. Видать, чтили его в Городе-в-Степи и ухаживали славно. А и то здраво: История ведь, какая уж есть, переписывать ее – себя не уважать… И Пастух, ничуть не удивленный, нутром понимал пацана, бегущего… откуда-куда?.. да из немилого, неродного, несытого госучреждения под лживым именем «детский дом» – в никуда. На волю. А там – как фишка ляжет!

За неимением иной версии окончательно была принята детдомовская. Не хуже и не лучше иных.

Он, Пастух, по жизни не однажды бывал на месте Мальчика. И бежал бы из детдома сто раз, да брат не давал. Пастух был для него отцом, матерью, защитником, опекуном, первым учителем, бессмысленно перечислять! Всем он для него был. Сам терпел и брата учил терпению. А когда взрослая жизнь увела Пастуха на войну, так для него и не законченную, то брат остался один… Судьба.

Какого хрена она Пастуха преследует? Чем он провинился перед ней?

– Вот что, – сказал Пастух, – твои игры, пацан, – это твои игры. И жизнь – только твоя. Сам решился на поступок, сам и расхлебывай. Взрослей. Сам. Мне некогда тебя пасти. Просил в Город-в-Степи – вот он. Все дороги – твои… – перегнулся через Мальчика, открыл дверь.

А Мальчик смотрел в лобовое стекло. На Вождя.

– Ты же Пастух, – сказал он вдруг. – Что б тебе не взять меня в свое стадо?

– Другое оно у меня. Злое и поганое. Нет тебе места в нем.

– Жалеешь?

– Тебя-то? И пожалел бы, да жалелки сносились, – грубил и не понимал – зачем.

– А мне себя жалеть еще и жалеть… – странно сказал Мальчик.

Спустил на асфальт ноги в битых временем кроссовках, выбрался из машины и пошел прочь. Худенький, ломкий, высокий для своих лет. На брата вообще-то смахивает, когда тому тоже двенадцать стукнуло: Пастух из армии в краткосрочный отпуск приезжал, два дня всего получилось. Прощались похоже. Вечер плыл…

Душно было в Городе-в-Степи, влажно и неуютно. Несмотря на просторы кругом.

И Пастух, внятно себя не понимая, завел движок, газанул с места – только незакрытая дверь качнулась и сама захлопнулась, – и, развернувшись на площади перед носом милиционера, рванул в сторону парка, мухой догнал Мальчика, вдарил по тормозу.

– Садись, – сказал.

Мальчик остановился, посмотрел на Пастуха. Не удивился, не улыбнулся. Сел на свое – получается, что так, – плацкартное место и аккуратно захлопнул дверь. Все – молча.

А Пастух уже спокойно повел машину в сторону Парка и дальше – к железнодорожному вокзалу, куда, как гласит или врет История, сто с лихом лет назад частенько приезжал Большой Писатель. Имение у него неподалеку стояло. Родовое. Хорошо было писателю.

Привокзальная площадь гляделась, как почти во всех региональных столицах – большой, толпливой, шумной и непонятной приезжему. Помимо железнодорожного здесь имел место еще и автовокзал – до кучи. Народу – тьма.

Притерся к боку грузовика, выключил движок, вынул ключи из замка зажигания.

– Жди. Карауль. Вернусь, – перечислил глаголы и пошел в толпу.

А вернулся-то скоро. С толстой и немолодой теткой в пестром платье и шерстяной кофте поверх – несмотря на жару. Они во всех городах, где Пастух бывал, гляделись близняшками. Этакий женский подвид: «риэлторша вокзальная». Уселась позади, кофту сняла, пыхтя. Спросила:

– Сынок ваш?

– Не без того, – ответил Пастух, трогаясь. – Куда ехать-то?

– Сейчас на Проспект, потом у парка – направо и еще налево и опять направо. Я покажу.

Показала. Доехали. Пастух расплатился на месте. Как и прошлый раз – за месяц вперед. Дом был – близнец предыдущего в Городе-на-Реке. Пятиэтажка облезлая, но еще живая. Подъезд, лестница, этаж, дверь, ужас привычный. Последнее – о квартире.

– Переночуешь здесь, – объявил Пастух. – Топчан мой, койка твоя. Белье в шкафу, если тетка не соврала. Постели нам обоим… – глянул на часы: девятый вовсю пошел. Банки закрыты, ячейку придется