на ксероксе и что?.. Вы такие фотки видели?

Пастух видел. Узнать по скверной ксерокопии живого человека – это надо лихое воображение иметь. Прав пацан. Найдут его вряд ли. Если только он на чем-нибудь не попадется.

– А коли уворуешь чего?

– Уворуешь? – Мальчик повторил слово, как на языке покатал. Незнакомым ему оно показалось?.. Возможно: слово-то Пастух из детства достал. – Не стану, – ответил наконец. – Я же не вор.

– Деньги, что ли, есть?

– Будет надо – заработаю.

– Интересно, где и как?

– Руками. Ногами. Головой вот тоже… Там видно будет.

– А пока, выходит, не видно, – резюмировал Пастух. – Пока можно и не думать о прокорме и ночлеге, рукастый ты наш… Или у тебя в том Городе родня есть?

Мальчик молчал. И Пастух не торопил его. Чего торопить? Дорога долгая, ехать им вместе до вечера. Не высаживать же парня на трассе?..

Он, Пастух, понимал яснее некуда, что мальчик ему – помеха, лишний груз, что в Городе-в-Степи Пастуху потребуется привычное одиночество в толпе, что мальчик будет им высажен где-нибудь в центре Города и – пока-пока!.. Но это – потом. А пока – все ж какой-никакой, а собеседник…

– Ладно, – принял решение. Паллиативное. – Я тебя, ясное дело, довезу до места, а там – ты сам по себе. Уловил мысль?

– Чего тут ловить? – отозвался мальчик. – Ваша мысль сама в голову идет.

– Это ты меня похвалил или как? – вроде со смехом спросил, но и любопытно стало: уж больно ироничен и для возраста своего и, что главнее, для той среды, из которой он сейчас пытается вырваться. Якобы из той. Или все же из той?..

– Как вам больше нравится, – ответил мальчик.

И Пастух окончательно сформулировал свое о нем мнение: непрост парень, не детдомовский он – по интеллекту, школьный мальчик, домашний, начитанный, с умными взрослыми общающийся. Так что разговоры разговорами, но стоит быть с парнем поаккуратнее. Он что-то крепко скрывает. Он что-то задумал и приступил к исполнению задуманного. Уже. В машине Пастуха. Или еще раньше – в детдоме. Если таковой существует и разводят в нем умных и скрытных воспитанников. Пастух про такие специализированно продвинутые сиротские учреждения не слыхал.

Хотя…

Читал где-то: есть несколько воспитательных учреждений, куда собирают умных и способных детишек со всей Страны. Готовят их заранее… К чему готовят?.. Не помнил. Уж не к труду и обороне, наверно, а к чему-то более продвинутому. К нелегальной работе за бугром. К внедрению в высшие круги забугорного детства. Фантастика ненаучная, голому ежу ясно.

Но спросил все же:

– Языки знаешь?

Мальчик глянул на него с недоумением.

– На уровне учебника для средней школы. На «четверку». А что?

– Просто спросил. Не бери в голову…

За последнюю пару лет Пастух, как он сам сейчас вспомнил, подбирал попутчиков на длинных и скверных дорогах всего два раза. Оба – в прошлом году. Старушка с пятилетней внучкой, приболевшей чем-то, он их в больницу районную доставил, почти по пути было. И старика-ветерана с двумя «Боевыми Знаменами» на телогрейке – этот к сыну на свадьбу ехал, крюка пришлось дать, но уж больно дед славным оказался. Обоих пожалел.

И все. А теперь – пацан. Невесть кто и откуда. И куда. Тоже пожалел?

Наставник узнает о его жалостливости – уволит с хитрым выходным пособием. С пулей в башке, например, или что-то позаковыристее закажет… А с чего это ему узнавать? За своих «овец блудных» Пастух сам в ответе, и наплевать Наставнику на то, как и где он их пасет. И на мальчика-попутчика ему тоже наплевать.

А Пастуху, получается, – нет. И довезет он парня до Города-в-Степи, не развалится, а там – будем посмотреть, как говорится. Все одно – расстанутся. Но это потом. А сейчас – данность: паренек попался странноватый и себе на уме – так это ж любопытно! Есть дорога, а приложением – пустое и все ж приятное занятие: болтовня о том, о сем, ни о чем. У Пастуха редко выпадают случаи просто поболтать, все больше молчать приходится. А тут…

Брату давно не двенадцать. Брату нынче – двадцать четвертый пошел. Он сам по себе. А было двенадцать – так любое свидание с Пастухом праздником выходило. Для обоих. Хотя в это время Пастух нечасто вырывался к брату в детдом, война на юге все не кончалась и не кончалась…

Жизнь такая скверно сколоченная.

Однако рано и зряшно было пытать мальчишку вопросами о жизни. Не скажет. Пока. Причины у него на то, очевидно, есть. И одна из них тоже очевидна: мальчик явно не тот, за кого себя выдает. Чем это может грозить делу вообще и Пастуху в частности? Сам себя спросил, сам себе ответил: пока ничем. Пока они едут по трассе, мальчик привязан к водителю… ну, хотя бы ремнем безопасности, фигурально выражаясь, а когда доедут до финиша, то отпустит Пастух пацана на все четыре и забудет о нем. А думать, что он – засланный казачок, так это уж и вовсе помешательство, даже для сверхосторожного Пастуха. Да и кем засланный? Разве только Наставником? Нет, Наставник абсолютно уверен в Пастухе, поскольку держит его на крепкой веревочке: на одном конце Пастух, а на другом те «овны», кого этот Пастух отправил в Царство Небесное. Если что не так, то и Пастуху туда же дорога скатертью ляжет. Он у Наставника не единственный спец по казням, есть и иные. Пастух их не знает, но знает об их существовании…

А мальчик совсем не похож на брата Пастуха. Тот в свои двенадцать был не слишком самостоятельным: компашка в детдоме не самая тихая сбилась, да брат в ней не на первых ролях числился. Пастух, когда случалось, ехал к нему хоть на день, даже на пару часов, только выпадала такая оказия редко. Забрать бы его тогда – и в другой детдом. Но понимал: в другом спокойней не выйдет.

– Зовут-то тебя как? – поинтересовался наконец у попутчика.

– А так и зовут, как зовете, – ответил парень. – Мальчик я. Или Пацан. Чем не имя? Выбирайте, я на любое откликнусь.

И Пастух согласился: имя. Даже два. Не хуже и не лучше, чем у него, Пастуха. И счел должным представиться:

– А я Пастух.

Мальчик кивнул, как подтвердил сказанное. А Пастух все ж полюбопытствовал:

– Как ты понял, что я тебя Мальчиком называю?

Тот глянул, как на недоношенного:

– А я что, на девочку похож?

И дальше молча поехали. Будто краткий ритуал представления друг другу поставил точку в ни к чему не обязывающей болтовне, распасовке слов-мячиков. Не так чтоб очень жирную, но все же. Тот же Батя, когда заходил в спальню, где двадцать девять разновозрастных обалдуев, не признавая отбоя ко сну, орали, швыряли друг в друга тяжелые, набитые ватой подушки, тот же Батя гаркал по-командирски:

– Ти-хо!

И все затыкались, потому что знали: кто не заткнется, тому ночевать в классе, а там – не на чем, на столе разве, и – холодно.

А Батя слушал тишину секунд двадцать-тридцать, нежил ее, лелеял, улыбался, а потом говорил:

– Ну, прям, тихий ангел пролетел.

И это было очень жирной точкой дня: спать и вправду пора пришла.

Брат, помнил Пастух, после этого «тихого ангела» вырубался мигом. Как и впрямь сигнал дали. Совсем ребенком был: еле-еле шесть стукнуло.

А мальчишка-попутчик меж тем тоже вырубился. Заснул, прислонив голову к двери, к стеклу дверному, тело расслабил во сне – этакая театральная кукла, марионетка, из которой вытащили ниточки. Почему-то именно так Пастух подумал. Книжные, конечно, аллюзии, или телевизионные, марионеток Пастух никогда «живьем» не видел.